Она кивнула и вышла на свет. Тонкая и хрупкая, ее ступни, облаченные в сандалии на босую ногу, аккуратно вышагивали по соломинкам, как бы стараясь обойти каждую из них, ни одну не повредив. Она села в старое порванное кресло так, будто садилась в него уже много раз, как если бы это было ее законное место.

Анхель снова взглянул на нее беглым взглядом и, одобрительно улыбнувшись, отвернулся к верстаку.

– Мастер, чем вы заняты? – спросила девочка, пытаясь разглядеть убранство стола, – я могу вам помочь?

– Нет, Герта, я уже заканчиваю. Ты лучше расскажи мне, как прошел твой год. Как школа? Что нового ты узнала за эти месяцы? Что интересного приключалось?

Она выпрямилась в своем кресле и еле слышно откашлялась, как бы готовясь начать долгое и захватывающее повествование, пусть и невероятно тихое, судя по ее голосу. Но тут петли вновь жалобно скрипнули. Присутствующие замерли в ожидании того, кто именно появится из-за высокого стога сена. Вариантов было всего два, и один из них явно доставлял неудобство Гертруде, которая затаила набранный было в легкие для повествования воздух. Через пару секунд из тени вышел высокий молодой человек.

– Добрый день, – безразлично промолвил он, стряхивая с плеча прилипшие к рубашке колосья.

Гертруда выдохнула с облегчением, и тут же залилась краской, поняв, что слишком уж явным был этот ее жест.

– А, Гастон, проходи пожалуйста, – сказал Анхель, вытирая руки грязным старым полотенцем, – Герта как раз собиралась поведать нам о том, как прошел год. Ты успел как раз вовремя.

Юноша кивнул, потом кивнул еще раз Гертруде, пытавшейся поймать его взгляд, но только на мгновение, чтобы сразу его потерять, а затем прошел к еще одному небольшому стогу и, взобравшись на него, сел, свесив ноги. Высокого роста, худой и немного сутулый. Когда его бледное лицо попало в полосу света, врывавшегося в помещение из небольшого окна под крышей амбара, Гертруда разглядела его глаза, каждый из которых был разного цвета.

– Продолжай пожалуйста, – обратился Анхель к девочке.

– Да, мастер, – тихо ответила она, снова еле слышно откашлявшись, – я вернулась в школу только в середине сентября. Родителя брали меня в путешествие, так что я много всего видела.

– Надо же, – заинтересованно произнес Анхель, – где именно вы побывали?

– Много где, мастер. Это был автобусный тур по нескольким странам. Мы были и в горах, и спускались к океану. Я побывала в Ватикане, впервые в жизни…

– Ну и как тебе Ватикан? Впечатляет?

– Да, мастер, он великолепен. Столько истории, и столько всего несказанного на таком маленьком клочке территории, да еще и посреди большого города. Я очень рада, что удалось туда съездить.

– А ты, Гастон? Ты был когда-нибудь в Ватикане?

– Да, мастер, – сухо ответил молодой человек, почесав затылок, – много раз.

– Почему же ты никогда не рассказывал об этом? – спросил Анхель, изобразив удивление.

– Вы, вроде как, не спрашивали. Я много где был. Мой отец – дипломат. Мы часто путешествуем.

– Это большое упущение с моей стороны, – с сожалением проговорил Анхель, – я обязательно попрошу тебя рассказать нам о местах, в которых ты побывал. Хотя бы за этот год. Уверен, нам всем было бы очень интересно послушать.

Гастон безразлично пожал плечами.

– Едва ли, это так уж интересно. И едва ли, это будет интересно всем.

– Мы обязательно проголосуем, и, я убежден, что большинство будет «за», – ответил юноше Анхель, после чего снова обратился к замолчавшей девочке, – продолжай пожалуйста. Что было дальше, после твоего возвращения?

– Так как я вернулась поздно, то пришлось наверстывать пропущенный материал. Это было сложно, но я справилась. Как вы учили, мастер.

Гастон впервые улыбнулся и покачал головой. Этот жест не остался незамеченным, ведь он и не задумывался таковым.

– Ты хочешь что-то сказать, Гастон? – спросил Анхель, обратив на это внимание.

– Да нет, мастер, что тут сказать? Гертруде пора бы уже повзрослеть, а она все еще мыслит, как десятилетний ребенок.

Гертруда вновь потупила взгляд. Ее бледно белая кожа даже в полумраке амбара приобрела багряный оттенок.

– Стало быть, ты уже повзрослел? – поинтересовался Анхель спокойным голосом.

Гастон выпрямил спину и взглянул на собеседника все тем же безразличным взглядом, что и прежде, только на этот раз исполненным гордости.

– Не скажу, что я уже взрослый, но мне уже хватает ума, чтобы отличать взрослых от не взрослых.

Анхель улыбнулся. Его морщинистое лицо покрылось еще более глубокими морщинами.

– Да, я помню, как в свои семнадцать лет тоже считал себя взрослым, – сказал он, поворачиваясь обратно к верстаку.

– Мастер, нам остался один год в школе, – продолжил спокойным монотонным голосом Гастон, – после этого мы, скорее всего, разъедемся в разные города…

– Что ты хочешь этим сказать, Гастон?

– Хочу сказать, что уже через год я не смогу всегда быть рядом, когда будет нужна помощь. Детство закончится. Всего триста шестьдесят пять дней.

– Прекрати, – больше попросила, нежели настояла Гертруда, – ты обижаешь меня.

– Прости, Гертруда, но это правда. На правду не надо обижаться. Ты застряла в подростковом возрасте. Для тебя нагнать месяц отставания по учебной программе – подвиг. Или может ты предпочитаешь не думать о том, что произойдет через эти триста шестьдесят дней?

– Все останется по-прежнему, – с трудом сдерживая слезы в своих больших глазах, проговорила Гертруда.

– Ну вот. Еще и обманываешь себя.

– А может это ты обманываешь себя, Гастон, – бросил от верстака Анхель.

– Я всегда предельно честен. Как с самим собой, так и с окружающими.

– Да, тут ты прав. Ты действительно честен. Но, может быть, это происходит без твоего ведома. Ну, например, ты убежден, что твоя помощь необходима Герте, и что она без нее не проживет. Что если это не так? Что если это просто твое мнение? Ошибочное мнение. Что если она не так беспомощна, как ты считаешь? А, может быть, ей просто нужно немного свободы, а? Чуточку меньше заботы. Или, может быть, обманом является то, что ты уедешь и не сможешь защищать нуждающегося в твоей защите важного, очень важного человека.

Гастон терпеливо слушал слова мастера, глядя ему прямо в глаза своим безразличным, ничего не значащим и не означающим взором. Он как будто отсутствовал тут в этот момент, или же прекрасно знал, что именно скажет Анхель в следующую секунду.

– Прошу меня простить, мастер, но вы это серьезно? – сказал он, – по-моему, вы тоже обманываете себя. Или вы забыли, кто и как относится к этой девочке со всеми ее странностями.

– Нет, Гатсон, я не забыл. Эта девочка, если ты забыл, могущественнее девяносто девяти целых и девяносто девяти сотых процентов людей на этой планете. Она совсем не так беспомощна, какой ты ее считаешь.

– Все верно, мастер, вот только волнуют меня не все эти люди, а та самая сотая доля процента. Именно в нее входит он.

Вверху под самой крышей что-то зашуршало, затем послышался звук открывшегося окна, на долю секунды тень окутала амбар, и через несколько мгновений с высокого стога у стены неторопливо спрыгнул еще один молодой человек. Он был не такой высокий, как Гастон, не такой статный и спокойный. Скорее наоборот, его небольшие темные глаза бегло перемещались по помещению, на мгновение задерживаясь на каждом из присутствующих, он двигался резко и порывисто, и даже его массивная грудь вздымалась от дыхания гораздо чаще, чем это было необходимо. В тени его силуэт вполне мог сойти за очертания какого-то дикого зверя, вроде крупной гориллы, кое-как стоявшей прямо на ногах. Молчание повисло в воздухе на долгие и тяжелые секунды. Взгляд вновь появившегося юноши остановил свое судорожное путешествие на Гертруде, казалось, полностью слившейся со старым креслом, в спинку которого она с силой вжалась. Казалось, что весь огромный мир сжался вокруг девушки.

– А, Бруно, мы уже заждались тебя, – сказал Анхель вошедшему и сделал шаг в его сторону.