Небольшое пламя, выраставшее сейчас из маленькой круглой таблетки сухого горючего, завораживающе колыхалось. Оно шевелилось, но сохраняло свою силу и равновесие. Снаружи, по ту сторону тонких брезентовых стен дул сильный ветер, а внутри огонек лишь слегка содрогался при каждом новом диком порыве, кидавшем дробь микроскопических песчинок в стенки палатки. Пятеро мужчин молча и завороженно взирали на танец пламени, подсознательно делая ставки на то, погаснет ли огонек после следующего порыва от проникнувшего внутрь сквозняка.

– Чертов песок, – сказал один, отворачиваясь к стенке и накрываясь с головой небольшим куском материи.

Никто из присутствующих не удостоил его даже мимолетным взглядом. Напротив, подобрав под себя ноги, сидел мужчина с обожженным на солнце лицом и обветренными потрескавшимися губами. Он глубоко затягивался из курительной трубки, дым из которой моментально рассеивался на сквозняке, не оставляя за собой даже табачного запаха. Очевидно, он так жадно затягивался, чтобы успеть хоть немного наполнить легкие прежде чем и вдыхаемый им дым так же исчезнет.

– Весь мир – песок, – задумчиво глядя на извивающееся пламя, сказал он на вдохе и погладил отросшую и спутавшуюся бороду, в очередной раз жадно затянувшись.

– Это что еще за бред? – спросил сидевший рядом с ним мужчина, поежившись от нового порыва ветра снаружи палатки, – откуда ты это взял?

Мужчина с трубкой в губах задумчиво пожал плечами.

– Только что придумал. А что, разве это не так?

– Нет, дурья твоя башка, не так, – ответил дрожавший на холоде, еще сильнее укутавшись в полосатый халат с шерстяным воротом, – весь мир – вода. И вся его жизнь зависит только от воды.

Сидевший рядом с уснувшим, высокий и худой мужчина в пробковом шлеме и самолетных очках, спущенных сейчас на тонкую и длинную шею, так же задумчиво покачал головой.

– Вы оба правы, – сказал он, – мир многогранен. И ты, Ганс, мыслишь верно. Без воды ничего бы не было. Но даже океану нужно дно, чтобы быть океаном, верно? А значит и Питер тоже прав.

Ганс снова поежился, попытавшись уловить носом частички выдыхаемого соседом дыма.

– Это все потому, что у тебя нет собственного мнения, – сказал он, презрительно глядя на мужчину в каске, – да, Гораций, ты – человек без собственного мнения. Именно поэтому у тебя все правы.

– Отчасти ты прав, – ответил Гораций, сняв каску и протерев грязным носовым платком вспотевший под ней лоб, – только лишь отчасти.

– Ну вот видишь. Опять я прав. Хотя эти мои слова должны были тебя, вроде как, оскорбить. Но потому, что у тебя нет никакой своей точки зрения, ты говоришь, что даже в этом своем оскорбительном мнении я прав.

– Сдается мне, мой друг, что ты путаешь мой кругозор с твоей точкой зрения.

– Нам не следует обвинять Горация в том, в чем мы сами повинны не меньше, – сказал еще один мужчина, грея вытянутые вперед руки над дрожавшим огоньком, казавшимся сейчас холодным.

– Поясни, – настороженно сказал Ганс.

– Это требует какого-то пояснения? – ответил он напряженным полушепотом, – я думал, что все и так на поверхности. Или кто-то еще сомневается в обреченности этого нашего предприятия.

– Не нужно так, – сказал Гораций, потупив взгляд.

– Это почему же? Разве уплаченный нам аванс предполагал молчание? Или может быть беспрекословное подчинение?

– Уважение, – сказал Питер, все так же не отводя застывшего взгляда от пламени.

– Не нужно это сюда примешивать. Может быть, как раз уважения нам и не достает. Мы не уважаем его, поэтому и позволяем губить собственную жизнь. А заодно и наши тоже.

– Напомни, – сказал Ганс, щелкнув пальцами, как бы припоминая что-то очень давнее, – тебя кто-то заставлял идти?

– Ты не о том сейчас говоришь. Я пошел за ним искренне и без зазрения совести, пусть даже его мотивы ни коим образом не вяжутся с религией моих родителей. Я говорю о том, что, может быть, пришло время признать очевидные вещи. Или для этого нужно еще несколько месяцев? Я только об этом.

– Ты ведь и аванс потребовал, – будто не услышав его, закончил предыдущую фразу Ганс.

На несколько долгих секунд в тесной палатке воцарилось молчание. В такой атмосфере тишины и напряжения гудевший за стенами ветер казался чем-то страшным и огромным, грозящим поднять их всех вместе с палаткой, будто пушинку, и зашвырнуть так далеко, как только возможно.

– Он прав, – нарушил молчание Питер, все так же глядя в пламя и вдыхая очередную порцию ускользающего в сквозняке дыма.

– Что, прости? – удивленно переспросил Ганс.

– Я говорю, что, как бы это было не абсурдно признавать, но, возможно, Людвиг, отчасти, прав.

– И ты туда же? – Ганс удивленно отпрянул от соседа, не веря собственным ушам, – с чего это вдруг?

Питер пожал плечами и снова погладил спутавшуюся бороду. Очередной порыв застенного ветра, казалось, был самым слабым из всех предыдущих.

– Хотя бы с того, что мы заблудились восемь дней назад, – сказал он безразлично.

– Как заблудились? – удивился Гораций, вновь протирая высокий лоб грязным платком.

– А вот так. Заблудились. Никаких ориентиров из его карт не было уже больше недели. Мы трижды проходили это место. Причем дважды останавливались тут на ночлег.

– И ты все это время молчал? – спросил Ганс, придвинувшись обратно вплотную к соседу.

– Ну, я думал, что раз он так уверенно идет по этому маршруту, то так оно и было нужно.

– Ты абсолютный болван, – взмахнув руками от разочарования, ответил Ганс.

– Спросил бы у него самого, – сказал Людвиг, слегка повысив голос, – чего же ты не спросил? Может быть это бы помогло нам всем. Может ему нужна была это информация. Он ведь именно для этого нас с собой взял, верно?

– Мы ведь были предупреждены, что не все будет понятно в нашем путешествии, – сказал Гораций, побледневший, казалось, еще немного, – вполне возможно, что это как раз именно то самое, что должно быть непонятно.

– Ну да, – ответил Людвиг, как-то дико усмехнувшись, – а еще, возможно, что мы умрем здесь все, в этой пустыне.

– Ну, не будем сгущать краски, – сказал Ганс.

– Да куда уж гуще? Целый месяц мы ходим по этой треклятой пустыне в поисках… даже говорить смешно.

– Дружище, когда ты брал аванс, тебе не было так смешно, – сказал Ганс, – хоть ты точно знал, у кого его берешь, и отдавал себе отчет, куда он тебя поведет. Мы все отдавали.

– Хорошо, – ответил Людвиг, выставив обе руки вперед в знак капитуляции, – хорошо, ты готов этим оправдать свою смерть? Лично я не готов. И лично я намереваюсь еще немного пожить. Вот скажи, Питер, сколько времени нам сейчас потребуется для того, чтобы выйти из пустыни?

– Все зависит от погоды и от движения песков…

– В общих чертах. Допустим, погода будет хорошая, а барханы будут стоять на месте.

– По моим подсчетам, – задумчиво проговорил Питер, впервые оторвав взгляд от пламени и устремив его в сводчатый брезентовый потолок, – если мы сейчас находимся именно там, где я думаю, то через три недели мы достигнем северных границ. Приблизительно там же, где и начали свой путь. Новый Яфар где-то в трех неделях пути при хорошей погоде.

– А если, допустим, завтра он наконец разберется в своих картах, и мы вновь ляжем на, так сказать, верный курс? Кто знает, как далеко мы можем еще углубиться в пески? И что тогда? Хватит у нас запасов на месячный обратный путь?

Снова повисла тяжелая пауза. Ветер вне палатки уже почти что полностью стих, и даже не верилось, что еще несколько минут назад там бушевал самый настоящий ураган.

– Кто-нибудь, толкните его. Он все равно уже не спит, – сказал Людвиг.

– Не надо меня толкать, – проговорил лежавший у самой стенки мужчина, медленно поворачиваясь, но все еще не спеша принимать вертикальное положение.

– Ты ведь слышал наш разговор, Симон? Что думаешь обо всем этом?