Другой ухарь-купец предлагал мне приобрести фальшивые доллары. (Он так и сказал: фальшивые). Когда я выразил изумление, мол, зачем? Ответ последовал гениальный: «Так ведь дёшево!».

Прибавьте сюда ещё постоянное формирование секретных списков на конвертацию деревянных в зелёные какими-то шустрыми ребятами, требовавшими комиссионные вперёд, а также по-прежнему присутствие в уголовном кодексе статьи (по-моему, 88-й): операции с валютой, «вплоть до высшей меры», и вы поймете, что банку пора было выходить на международную арену.

И вот два знаменосца перестройки, отец и я, прибыли в представительство Дойчебанка в Москве с предложениями о взаимовыгодном сотрудничестве. Предложения сводились к следующему:

Дойчебанк, с одной стороны, даёт нам доллары (в крайнем случае, дойчмарки), а мы, c другой стороны, со временем, по-честному, может быть, вернём эту сумму рублями по государственному курсу – 60 копеек за доллар США.

Выслушав наше взаимовыгодное предложение, а также наш английский, директор представительства (здоровенная рыжая тётка) вызвала охрану и попросила нас покинуть помещение. Уходя, я из-за папиной спины что-то кричал про 1945-й и клялся никогда не открывать в Дойчебанке счета – хоть на коленях умоляйте.

И надо сказать, что я осуществил свою страшную месть – никогда не открывал счета в Дойчебанке, так им и надо!

Потерпев фиаско на фронте корреспондентских отношений с инобанками, отец отнюдь не пал духом.

‒ Санёк, ‒ наставительно сказал он, – не журись. Настоящий мужчина, когда ему плюнули в морду, утрётся и в те же двери – ещё раз, пока не победит.

‒ Это что же, опять к рыжей и жадной?

− Нет, мы эту проблему диалектически решим, про Гегеля – составную часть марксизма – слыхал? В общем, дадим несимметричный ответ, как наш Генеральный Штаб – рейгановским звёздным войнам. Сейчас на международную выставку поедем: других дураков, то есть партнёров искать.

У дверей выставочного павильона на Краснопресненской набережной нас встретил вёрткий мужичок лет пятидесяти – сотрудник какого-то торгпредства или бывший фарцовщик, сейчас не помню точно, в общем человек бывалый. В руках бывалый держал авоську (Это такая сетка для продуктов. От слова: «авось» что-нибудь купить удастся).

‒ А! – приветствовал он батю профессиональной широкой улыбкой дипломатов и фармазонщиков, – рад видеть, давно вас жду.

На меня он даже не взглянул, боковым зрением определив, что я так – staff.

‒ Ну, и где наши зарубежные контакты? – спросил отец.

‒ Не беспокойтесь, от меня, как от Джульбарса, – не уйдут.

(Джульбарс – это тот же Мухтар. Только первый служил на границе с Карацюпой, а второй – с Никулиным на Мосфильме).

Здесь хотелось бы сделать маленький (страницы на две) флэш-бэк, как выражается мой продвинутый сын, чтобы читатель, если таковой отыщется, осознал меру отчаянности отца, рискнувшего встретится с иностранцами, да ещё и в присутствии агента КГБ (А кем же, по-вашему, мог быть кадровый сотрудник торгпредства СССР?).

В далеком, 1957-ом, году отца послали в Великобританию принимать закупаемую продукцию «загнивающих» каппредприятий, чтобы потом по-тихому «цап-царапнуть» (как выразился недавно наше всё, а тогда выражались точнее – сп…ть) всю конструкцию и выдать её за новейшие уникальные разработки наших инженеров, закончивших рабфак.

Почему именно его? А потому, что тогда батя руководил отделом технического контроля завода и всех просто з…ал своими требованиями, которые он, садист, объявлял справедливыми. Например, категорически отказался принимать теплообменник, внутрь которого сварщица уронила маску вместе с десятком-другим электродов. Все доводы начцеха, что наличие этих предметов в межтрубном пространстве только улучшит теплообмен благодаря дополнительному завихрению потока и у него на этот счёт уже подготовлена заявка на изобретение, отец отверг, поскольку теории теплообмена не знал, а знал чертёж теплообменника. В общем, пришлось эту махину разбирать, так как выковырнуть посторонние предметы с помощью лома и рыболовной снасти не удалось. Так что на орденоносном заводе резонно решили, что пусть он лучше капиталистам мозги сушит.

Мама тоже поехала в Англию – люди в погонах очень заботились о моральной (читай: сексуальной) устойчивости наших граждан, а в этом плане маманя не уступала КГБ. Господи, какая устойчивость! Видели бы вы отцовский выходной костюм! Мама же отправилась на Запад в бабушкином плюшевом синем платье, зелёном пальто и бордовой шляпке с чёрной вуалью.

Пересадка у неё была в Париже. Советских граждан сопровождающий сотрудник органов разместил в ресторане, строго-настрого запретив что-либо заказывать. Валюты – оплатить хоть чашку чая – не было. Когда же мама попыталась достать из сумки припасённые бабушкой пирожки и крутые яйца, капитан в штатском и это запретил: нельзя показывать капиталистам, что денег нет. «Фоторепортёры снимут, во всех газетах пропечатают», – объявил он.

Так практически на грани голодного обморока прибыли в Лондон. Здесь случился конфуз. Мама не признала во встречавшем её мужчине мужа.

‒ Что вы меня морочите! – возмущалась она. – За кого вы меня принимаете? Что я мужа забыла за три месяца? Он у меня такой… а этот? Посмотрите!

‒ Женщина! Спокойнее! Прекратите срамить государство! – зашипел сопровождающий.

‒ Это ваш муж, просто костюмчик прикупил да shoes вместо сапог одел. Вы присмотритесь, присмотритесь!

(Видимо всё-таки опасения ЧК на счёт половой устойчивости не были лишены оснований).

Всю дорогу из аэропорта «Хитроу» («Это ж надо такое противное название придумать! Вот их капиталистическая сущность и проявилась!» – впоследствии возмущалась мама) она пролежала (буквально) на заднем сидении такси, боясь, что в неё выстрелят шпионы.

Кто-то теперь подумает, что всё это шутки, но это чистейшая правда – шёл 1957-ой год. Меня вывезти не разрешили – как я понимаю, оставили заложником с любимой бабушкой. (Эх, началась жизнь – не то, что при родителях. Кстати, эта черта – предпочтение бабушки и дедушки маме с папой – оказалась передающейся по наследству. Уже мой сын, когда жена приехала проведать, как ребёнку живется у деда, пробурчал: «И чего приехала? Кто её звал?»).

Так вот. Возвратившись на родной завод, мама умудрилась ляпнуть на профсоюзном собрании, что в Англии рабочие живут хорошо и Маркса не читают. Зачем она это сказала, непонятно, ведь всего пять лет назад она же безутешно рыдала на похоронах Сталина.

На следующий день отца вызвали в партком и посоветовали больше на работу не приходить (ещё, слава богу, что на дворе стоял не 37-ой, а 58-ой) – завод, мол, режимный, контингент политически грамотный – нечего на него пагубно влиять. Тут папа, цинично пользуясь тем, что Отец народов уже отдыхал в общей спальне с Вождём мирового пролетариата, потребовал приказ об увольнении с обоснованием. Приказ по непонятным причинам издан не был (земной поклон директору и главному конструктору), но на проходную, находящуюся в ведении 1-го отдела, пришло указание не пускать батю на завод. Самое смешное (это теперь, а тогда – не очень) было то, что про маму никто, включая профком, в этой передряге даже не вспомнил.

Ну и как бы вы, гордые, гражданско-правовые современники в этой ситуации поступили бы? На завод пройти нельзя – вахтёр сочувствует, но не пускает. Не ходить на работу тоже нельзя: уволят за прогул с «волчьим билетом». Задача! А вы говорите – андронный коллайдер.

Так отец что сделал? Приходил к 8-00 на проходную и там весь рабочий день стоял. И так три месяца. А тогда, между прочим, суббота тоже была рабочим днём, в том числе и в Еврейской автономной области (затерянной в монгольских степях советской исторической родине). Перефразируя известную песню тех лет: век не забуду «проходную, что в люди вывела меня!»

И батя победил! Указание – не пускать его на завод – как-то само по себе улетучилось, а приказа об увольнении не было (опять поклон директору и главному конструктору); всё и улеглось.