‒ Ох, мальчик, ну подумай сам, кто тебе деньги доверит?
С этими словами коммерческий банкир, пионер новой экономики уселся за руль москвича типа «каблучок» и по Ленинскому проспекту отбыл в город Калугу, двигаясь перпендикулярно направлению, в котором смотрел, пытаясь разглядеть светлое будущее сквозь туман перестройки, Ильич.
У памятника Вождю мирового пролетариата остались я и номер счёта.
Эпизод второй. Борьба за печать
«Аго, сын Зубра, зарычал и бросился на врага. Брат его, Рук, стоя поодаль, размахивал узловатой дубиной».
Жозеф Рони-старший. «Борьба за огонь»
Постояв немного, держась за подол коммунарки на гранитном основании светоча марксизма-ленинизма, я побрёл в сторону станции метро с названием «Октябрьская».
Название живо напоминало мне о незавидной доле банкиров в случае возврата к основам справедливого социалистического распределения результатов общественного производства: от каждого – по труду, членам компартии – спецпаек, остальным – что останется. Не надо забывать, что «любимец партии», как называл его Владимир Ильич, Бухарин, впоследствии залюбленный до смерти в здании бывшего страхового общества «Россия» на Лубянке, включил банкиров в элитный список подлежащих расстрелу после победы справедливейшей революции.
Брёл я не просто так, а с мыслью. Мысль была непосредственно заимствована тоже у В. И. Ульянова; «С чего начать?» (см. газету «Искра» от 1901 года, № 4).
Адрес размещения филиала добыть? Или главбухшу похитить, как абрек черкешенку?
Я представил себя изображённым на старинном гобелене: галопирую верхом на лихом коне прижимая к себе красавицу, чтобы не сверзилась на скаку. У красавицы в руке грамота, на которой угадывается юридический адрес. Впрочем, в моей ситуации и дурнушка подойдёт, да ещё и посговорчивей будет.
А может, печать? Жизненный опыт подсказывает, что печать самое главное. Вот жена моя до печати в паспорте какой была? А с печатью – какой стала?
Что ж. Приступим! Перво-наперво надо было выяснить откуда вообще печати берутся. Это сейчас конторы по изготовлению печатей, в том числе и липовых, на каждом углу, а раньше печать – это ого-о-о!
Как я узнал, что перед тем, как искать резчика-золотые руки, надо получить разрешение в милиции, не помню. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: государство в те времена не только печатями, но и сексуальной жизнью граждан заведовало. Например, за «шуры-муры» не к месту легко можно было с работы вылететь, если жена настойчивость проявит…
Прихожу непосредственно в МВД, на Петровке, 38 – в Мордор, так сказать. В проходной спрашиваю часового, где тут печатями занимаются. Часовой предложил мне показать справку об освобождении или паспорт, на худой конец.
‒ Странно, ‒ говорит, ‒ вроде приличный гражданин, в очках, «Не забуду мать родную!», похоже, нигде на теле не видать, а печатями интересуешься. Ты, случаем, не решил ли карьеру мошенника на доверии начать? Очень не советую!
‒ Не, – чистосердечно признаюсь, – я тут банк открываю.
‒ Вот-вот, именно, очень не советую. Впрочем, если ты всерьёз решил сюда зачастить, вон туда тебе, за угол. Да не лезь ты на охраняемую территорию, ещё успеешь попасть! Выйди наружу – и в переулок, налево. Заодно узнаешь, где передачи в СИЗО передавать. Жена-то ‒ есть? Ну давай, до скорого!
Завернул я за угол, прошёл мимо небольшой толпы женщин с серьёзными лицами и сумками в руках, толкущимися возле мрачного вида двери. Попадались, впрочем, и граждане делового вида. Как я выяснил позднее, эти предлагали разнообразные платные услуги, пользующиеся спросом в изоляторе временного содержания. Например, устройство в малонаселённую камеру (в обычной спали по очереди – нар не хватало), снабжение сидельца мобильным телефоном (это особенно прибыльная услуга, поскольку при каждом обыске в камере телефон отбирался, а потом возвращался через тех же лиц, опять же за деньги). А самое главное: за 500 долларов в месяц (цены 2003 года, тогдашними я легкомысленно не поинтересовался) тебя в камере никто не обижал. (Ой, про мобильник-то я соврал! Тогда их ещё не было. А, впрочем, году к 2000-му всё это всё равно стало правдой).
При виде этой подкладки жизни я, не скрою, забеспокоился, но терять лицо перед отцом, понятно, было невозможно, и я проследовал к следующей мрачной двери, на которой висел клочок грязной бумажки, где от руки было накарябано («написано» – сказать не позволяет социалистический реализм. Кто не знает: был такой литературный стиль, которого стараюсь всемерно придерживаться): «Утверждение макетов печатей».
Захожу, руки, на всякий случай, держу за спиной. В кино видел: вроде так посторонние в коридорах Петровки передвигаются. Осмотрелся, конвоя вроде не наблюдается, сидят две женщины приличного и замученного вида, что для того времени было синонимами, с папками и сумками на коленях. У одной из кошёлки торчит кусок обгрызенного батона, а у другой – початая бутылка кефира. (Давно видно сидят). В углу притаился мужик – постарше меня – лицо унылое. Над окошечком в конце коридора объявление, не буду врать, соцреализм всё-таки, напечатанное на машинке: «Эскиз печати, подаваемой на утверждение». Мама дорогая! Вот это чертёж! Тушью, с простановкой размеров по всем правилам инженерного искусства, указанием вида шрифтов согласно ГОСТу 2.304-81, размеров полей. Отдельное место указано для подписей, причём расшифровка подписи челобитчика должна быть выполнена строго (здесь это слово звучало как-то по-особенному задушевно) по тому же государственному стандарту. Как сейчас перед глазами стоит это нетленное произведение.
Тут надо отметить одну важную веху в моей истории жизни, иначе источник ужаса, меня охватившего, будет не понятен широким массам читателей.
Поступил я в институт, на кафедру турбостроения по требованию моего папы, поскольку сам в жизни ещё не разбирался, а отец, будучи главным инженером турбинного завода, считал, что лучшей специальности для сына, мечтавшего о физике элементарных частиц, не придумаешь.
Первую сессию окончил с отличием и почти уверовал в ДАО, указанное родителем, но наступила зима, и выпускники с моей кафедры стали готовить дипломы. (Какой дурак с осени диплом готовит?). Первым делом они вынесли из нашей комнаты в коридор мою кровать, объяснив, что теперь я буду жить там. Потом вынесли свои кровати и объяснили, что жить в коридоре мне будет нескучно. Затем они тщательно вымыли в комнате пол и свои ноги, чего с момента поступления в институт не делали, судя по запахам в общежитии. (Конечно в мужской его части. В женской-то вечно благоухало яичницей, картошечкой на пару и заливистым девичьим смехом. Хочешь учиться – держись от женской половины подальше).
После такой разминки ребята застелили весь пол в комнате белоснежными листами ватмана и … начали чертить на них турбину в разрезе, в натуральную величину! Тушью! (Если кто-то думает, что это враньё и турбина в просторной комнате общежития всё-таки не поместится, пусть померяет турбину – одноступенчатую, с противодавлением, а потом высказывается).
Я стал белым, как тот ватман, а на душе стало черно, как та тушь. Бросил я в коридоре свои пожитки и помчался в Калугу, к маме. Плача, обрисовал ей это кино Хичкока под названием «Диплом турбиниста» и умолял поговорить с грозным родителем относительно перевода на другой факультет – любой, но без черчения, хоть самый завалящий, например, автоматики и вычислительной техники. (Там, кстати, был самый большой женский контингент).
Ярость родителя в рамках соцреализма не описать. Но в конце концов приняв в расчёт слёзы мамы, крики бабушки: «Я этого не переживу! Когда от немцев бежала, не так страшно было!» – и моё слабое зрение (тремор рук справедливо считался вещью временной), он поехал переводить меня на другой факультет.
