Игрушечный принц тут же был отправлен в сумку Лилит и на время забыт, так как на столе появились весьма вкусные и разнообразные блюда, а в бокалах заплескался рислинг из подвалов знаменитого Гейдельбергского замка. Разговор вышел интересный, он плавно перерос в коллективное пение (к некоторому неудовольствию хозяев ресторана), и коллеги засиделись допоздна.

После пения и умеренных возлияний Лилит Ханум отправилась в отель, ибо завтра с раннего утра предстояло вновь присутствовать на докладах, а время к тому моменту перевалило за полночь. Кто же знал, что автобус довезет ее только до одной из центральных площадей, а потом отправится в депо? Неожиданно Лилит Ханум оказалась в центре пряничного города без малейшего понимания, как добраться до гостиницы, расположенной на одной из его окраин. Такси она нигде не видела, как ни осматривалась по сторонам.

Ночной Гейдельберг был совершенно не похож на утренний. Казалось, все население Стамбула, Дамаска, Алеппо, Багдада, Эрбиля и прочих городов Востока собралось здесь и дружно вышло погулять с наступлением темноты. Чернобородые мужчины, женщины, по большей части закрытые, как полагается мусульманкам, многочисленные темноволосые дети фланировали по улицам города. Европейцев было не видно – судя по всему, они очень рано ложились спать, а может быть, просто не хотели выходить на улицы, потому что в таком окружении чувствовали себя неуютно, в отличие от Лилит Ханум, которая ощущала себя вполне в своей ближневосточной расписной тарелке. Она решила, что раз дороги домой все равно не знает, то разумнее всего идти куда глаза глядят, тем паче что в таком окружении вполне можно встретить кого-нибудь знакомого или знакомого знакомых. В своей юбке до колен и летней блузке с вырезом, в котором виднелся крестик, она несколько выделялась из общей массы, да и лицо ее на фоне остальных казалось слишком европейским, но кого это волновало? Так, глазея по сторонам, Лилит Ханум шла и шла, пока перед ее взором не возникло сияющее слово «Вавилон».

– О! – воскликнула Лилит Ханум, понимая, что если где-то написано «Вавилон», значит, это именно то место, где непременно решат проблему наследницы великой месопотамской цивилизации.

Под словом «Вавилон» светились еще два – «кебаб, шаурма». Лилит толкнула стеклянную створку двери и вошла. За стойкой она увидела смуглого черноволосого мужчину лет сорока и наметанным глазом определила, откуда он родом. Для приличия купив бутылку минеральной воды, она заговорила с продавцом, благо посетителей в доме шаурмы и кебаба было немного.

– Ночь теплая, пить так хочется… А вы из Ирака, да?

Мужчина предсказуемо насторожился и с вымученной улыбкой кивнул.

– А откуда из Ирака, с севера, наверное? – не унималась Лилит Ханум.

– Из Дохука, – со вздохом ответил иракец, которого такие вопросы, вероятно, уже изрядно достали.

– Ах, из Дохука! Ну надо же! – всплеснула руками Лилит Ханум. – У меня там знакомые ассирийцы живут. Такой чудесный город, я там один раз была. А какие рядом живописные горы, помнится, там в апреле прямо ковер из алых маков! А еще эти потрясающие желтые цветы… Вы не знаете, как они называются?

Не ожидавший такой реакции продавец расплылся в улыбке, в глазах засветилась ностальгическая светлая печаль, и они минут десять говорили о цветах, о природе Северной Месопотамии, о том, что война в Ираке должна же когда-нибудь окончиться и что как бы ни было в Германии хорошо, а дома кебаб вкуснее – и так далее. Продавец посочувствовал гонимым христианам и посетовал, что мусульманам тоже приходится тяжело.

Расположив его к себе таким вот незатейливым образом, Лилит рассказала о том, что сама приехала в Гейдельберг всего на четыре дня и со словами: «И представляете, какая со мной приключилась история!..» поведала, что заблудилась в ночном городе и даже не знает, где взять такси. Дальше ничего уже не надо было делать самой. Продавец вызвал из подсобки двух племянников, и два прекрасных юноши с миндалевидными глазами и безупречными чертами смуглых лиц выслушали его приказание. Черноволосые красавцы сопроводили Лилит Ханум до стоянки такси, провели переговоры с водителями и со словами: «Мы нашли вам земляка, он вас не обидит» – бережно передали ее с рук на руки седовласому персу, уроженцу Тегерана, потому что урмийцев, увы, среди таксистов не нашлось. С таксистом разговор шел уже о цветах, произрастающих в Иране, и о фламинго, гнездящихся на берегу озера Урмия. На полпути он растрогался, прослезился, выключил счетчик и довез Лилит до гостиницы за полцены, хотя добиться такой экономии у нее и в мыслях не было.

Оказавшись в номере, Лилит положила сумку на кровать и в недоумении сказала сама себе:

– Не понимаю, и за что некоторые так не любят мигрантов?! Милые же люди…

– Ага, как же! – раздался из сумки чей-то голос. – Понаехали тут да еще понарожали детей своих черных! Скоро нам, немцам, некуда будет от них деться!

Голос был странный, какой-то мультяшный и произносил русские слова с легким акцентом. Лилит подумала, что, наверное, случайно включила звуковой чат в мобильнике, и полезла было в сумку за телефоном, как вдруг кто-то не больно, но чувствительно укусил ее за палец. Лилит взвизгнула от неожиданности, выдернула руку из сумки и увидела, что на пальце, болтая в воздухе задними лапками, висит потешный лягушонок, резиновый, в игрушечной короне на голове, но вполне живой.

– Я выпила всего три стакана рислинга! – в панике завопила Лилит Ханум.

Лягушонок разжал челюсти и прыгнул на кровать.

– Да хоть десять! – сказал он.

– Ты… разговариваешь?

– Еще бы! Еще как разговариваю! Мой родной язык немецкий, но я знаю польский, русский, литовский, шведский, английский и, как всякий дворянин, прекрасно владею французским.

– Ух ты, говорящая лягушка!

– Принц, а не лягушка! Тебе же сказали, что я заколдованный немецкий принц. Я уже тысячу лет жду, когда меня полюбит женщина и поцелуй любви развеет чары. Ах, с какими женщинами у меня были отношения! Графини, герцогини, придворные дамы… Даже одна августейшая особа, имя которой я не решусь упоминать. Правда, все они были меня недостойны и ни с кем я так и не поцеловался. М-да…

Сидя на кровати, он осматривал Лилит Ханум с головы до ног тем самым специфическим мужским взглядом, который так бесит женщин.

– А теперь, значит, ты… Как жаль, как жаль… – пробормотал он.

– Чего жаль? – с угрожающей ноткой в голосе произнесла Лилит.

– Жаль, что заклятье таково: я не могу выбирать женщин сам, меня должны подарить, я должен влюбить в себя хозяйку. Уж тебя бы я точно не выбрал!

– И почему же? – С этими словами Лилит вытащила из-под покрывала подушку.

– Потому что я не люблю черножо… АААААА!

Он не успел договорить обидную фразу: подушка опустилась на его голову, скрыла его под собой, не причинив, впрочем, никакого вреда. Секунду спустя перепуганная зеленая мордочка высунулась из-под подушки, карие глазки заморгали, и лягушонок неожиданно робко спросил:

– Кажется, фрау, я был недостаточно толерантен?

– Я бы сказала, ты был откровенно хамоват. Ни один немец из тех, с кем я общалась за всю свою жизнь, не позволял себе подобных высказываний ни в чей адрес, тем более в мой! Ты же представитель культурной европейской нации!

– Прошу меня извинить и больше не бить подушкой.

– А почему? По-моему, удар подушкой куда лучше поцелуя, вон каким ты сразу стал вежливым.

– Осмелюсь напомнить о том, что в Германии есть законы касательно жестокого обращения с животными…

– А насчет дискриминации по цвету кожи ягодиц законов нету, что ли? – елейным голоском осведомилась Лилит Ханум. – Я был неправ, приношу свои извинения.

– Извинения приняты.

– Поймите меня, я встревожен нынешней миграционной политикой Германии… Ну и я в принципе плохо знаком с культурой народов Ближнего Востока, поэтому все, что я увидел этой ночью из вашей сумочки, потрясло меня до глубины души и напугало.

– Ну что же, милый мой, – злорадно произнесла Лилит Ханум, – у тебя впереди еще много времени на то, чтобы вплотную познакомиться с культурой народов Ближнего Востока.