Однако с дипломом не все было благополучно. Фактически Петров был предоставлен сам себе. Профессор Колбасников фактически отстранился от научного руководства работой. Петров понимал, что заслуженному ученому некогда возиться с каким-то студентом. Он весь в «большой науке»: организует работу Археографической комиссии, проводит конференции, редактирует научные сборники. Это с одной стороны, а с другой, он видел, как другой крупный ученый, доцент Василёв, сидит со своими подопечными, читает их пока еще беспомощные работы, делает замечания, ругает и хвалит, если за дело. Ничего этого Колбасников Петрову не предлагал. Он только улыбался и в который раз повторял, что вполне доверяет тому, что пишет студент.

Однажды, когда дипломная работа была уже практически готова, он принес текст на прочтение Колбасникову. Через две недели профессор вернул работу со словами похвалы. Петров стал спрашивать, что научный руководитель думает о том или другом вопросе, и понял, Колбасников диплома не читал, он его даже не открывал, ибо по возвращении рукописи студент увидел, что одна страница случайно была положена вверх ногами. Если читать, то переложить нормальным образом – дело нескольких секунд, но страничка так и осталась перевернутой.

В сердцах Петров пришел к Василёву, с которым он был в хороших отношениях, и рассказал о своей беде.

– Ты знаешь, – ответил ему доцент, – тут ничего поделать нельзя, я тут вмешиваться не могу, я не твой научный руководитель.

– А может, это можно как-то изменить? – спросил наивный студент, не догадываясь, что каждый дипломник – это нагрузка, за которую преподаватель получает деньги и от которой ни за что не откажется, потому как любое «руководство» легче, чем чтение лекций и, уже тем более, чем проведение семинарских занятий.

– Я могу посмотреть, что ты там пишешь, – сказал Василёв, но это не моя тема, и все должно остаться между нами, иначе Петр Андреевич тебя съест и меня вместе с тобой.

Так и договорились. Василёв прочитал работу студента, похвалил за то, что тот работает с непонятными для обычного историка данными кладов, поругал за слабую связь с общеисторическим событиями.

– Если ты хочешь написать хорошую работу, из которой в дальнейшем выйдет научная статья, ты должен знать все опубликованные письменные источники по теме, прочитать не только Соловьева и Ключевскго, но и всех современных историков, включая аграриев, потому что твои материалы выходят на экономические проблемы, а трудов по экономике мало, и все они очень значимы.

Петров кивал головой. Он был счастлив, наконец-то у него появился настоящий научный руководитель, человек, мнению которого он безусловно доверял и с аргументацией которого мог спорить: он знал особенности денежного обращения и разбирался в монетах, а Василёв судил обо всем с позиций историка-источниковеда.

Доценту тоже было интересно общаться с грамотным студентом. Кое-какие детали из истории XVII в. для него открывались впервые. Например, он с удивлением узнал, что слово «пирог» в терминологии тягловых документов, это не просто некая абстрактная единица обложения, она имеет конкретное смысловое наполнение, которое можно просчитать, зная стоимость тех или иных денежных единиц.

Колбасникову доложили о том, что его дипломника часто видят в компании Василёва. Он вызвал Петрова на кафедру и, показав солнцеподобную улыбку, сказал:

– Вы должны понимать, что научный руководитель Вашей работы я, и до тех пор, пока я не дам добро, до защиты Вас не допустят.

– Так я же давал Вам читать, Вы же не стали, – не подумав, выпалил Петров.

– Я все, что надо, увидел, не думаю, что Василёв Вас научит чему-то хорошему, он смотрит на мир через граненый стакан, Вы понимаете, о чем я?

Петрову, конечно, было все понятно, за доцентом водился такой грешок, но к делу это не имело никакого отношения.

– Я понимаю, – сказал он Колбасникову, – мы обсуждаем все, что связано с вологодским разорением, это не имеет к диплому прямого отношения, это в рамках спецкурса.

Профессор снова усмехнулся, он сделал вид, что поверил. Но с этой минуты в отношениях Петрова с Колбасниковым окончательно пробежала черная кошка.

В библиотеке Петров проводил все свое свободное время. Под конец учебы он вдруг понял, что на младших курсах уделял собственному образованию преступно мало времени и старался наверстать упущенное. В каталоге он нашел работу столетней давности краеведа Мерцалова, где содержалось описание Вологды спустя 15 лет после разорения, и засел за ее изучение.

Перед глазами студента предстал город XVII столетия, еще не оправившийся от погрома и пожара. Беспристрастные писцы зафиксировали все как есть, показав истинные масштабы бедствия. Несмотря на то, что после погрома прошло полтора десятилетия, многие дворы по-прежнему стояли в запустении, о хозяевах было известно немногое: «убиты в литовское разорение», «сошли в мир безвестно», «скитаются меж двор» и т. п. На формулировки московские подьячие были горазды. Но важнее всего оказалось описание самого города. Как еще можно представить то, что почти не сохранилось до сегодняшнего дня? Почти не сохранилось, если не считать нескольких каменных зданий.

Успенский, после разорения и переосвящения – Софийский собор – это сердце города. С ним все понятно. В 1612 г. в нем исправно служили, правда, внутренние своды еще не были расписаны фресками, это произошло позднее. Во время погрома захватчики осквернили внутреннее убранство, вынесли все драгоценные церковные предметы, от серебряных риз и привесок к иконам до служебной посуды. Храмовую чудотворную икону Успенья Божьей матери кто-то сумел вынести из подожженного собора и укрыть в известковой яме неподалеку. Об этом Петров прочитал одном из древних свитков. Кровля и барабаны главного храма во время пожара сильно выгорели. Впоследствии их починили, существенно изменив облик собора. Шлемовидные завершения куполов были заменены на луковичные и в таком виде дошли до сегодняшнего дня. Петров подумал, что это было сделано специально, ведь собор переосвятили и изменения внешнего вида сделали его значительно менее похожим на Кремлевский Успенский собор, прообраз которого и задумывал построить в Вологде царь Иван Грозный.

В писцовой книге были описаны городские улицы. От собора к реке Золотухе шла улица, которую называли «Большая». Она заканчивалась у проезжих Пятницких ворот. Интересно, что проезжие, т. е. стационарные ворота, куда можно было въехать на телегах и конным строем, указаны в писцовой книге только одни. Остальные, по-видимому, были соединены мостами, которые перекидывались через ров, большинство входов в город были и вообще пешеходными. Так легче для обороны и для таможенного учета товаров. Город то торговый!

Петрову очень понравилось предположение, прочитанное в какой-то книге: название Золотуха, а в старинных документах она еще называлась Золотица, произошло от большого числа нечистот, которые выбрасывали сюда жители. Все это летом гнило и разлагалось, а зимой замерзало. Количество нечистот, свозимое сюда мужиками-золотарями, – ну надо же придумать для возчиков дерьма приличное название, непрерывно росло. Весенние воды вымывали часть помойки в реку Вологду, а когда вода спадала, жители снова принимались ссыпать сюда всякие отходы. Вот так и родилось слово «Золотуха» – не река, а сточная вологодская канава, причем, больших размеров, на что указывал в слове суффикс с превосходной степенью «ух».

От реки Вологды по западной стороне при царе Иване Грозном была построена каменная стена длиной около полукилометра. Остальное пространство было закрыто деревянной стеной. Во рву был устроен деревянный частокол для защиты от нападавших и зарыты наискось заостренные бревна – «чеснок».

«Какое емкое название, – подумал студент, – обычно чесноком называли игольчатые железные рогатки для борьбы с конницей, а у нас в Вологде «чеснок» был и деталью береговых укреплений.

При царе Иване успели построить одиннадцать каменных башен, важнейшими из которых были те, что имели выход за городскую черту вблизи дорог.