Я видел иллюстрацию Гюстава Доре, где был изображён этот персонаж так, как представляли его в древнем мире. То был старец, хоть и крепенький ещё на вид, нагота которого была прикрыта какой-то простынкой. А тут за вёслами сидел цветущего вида малый, в той новенькой образцовой спецодежде рыбака, которую в СССР выдавали только ударникам коммунистического труда для всяких парадных снимков. Что это на груди у него пришпилено? То ли жетон, как у вокзальных носильщиков, то ли действительно какой-то наградной знак? Интересно, это только мы, ещё помнящие такие снимки, должны видеть Харона вот в такой амуниции? А граждане какой-нибудь тропической страны будут видеть его таким, какими видят своих рыбаков и лодочников - в одной набедренной повязке?

  Поставив свою лодку у ближнего к нам края водоворота, он сложил вёсла и, взяв в руки большой сачок, стал с равнодушным видом дожидаться, когда течение поднесёт нас к борту лодки. А она даже не шелохнулась за это время.

  Сначала наш Харон привычным ловким движением сачка вытащил в лодку душу Николая, потом мою душеньку, потом - Андрея, потом - генерала Караева.

  А вот нашего 'нового товарища' он вытаскивать не стал и взялся за вёсла. Почувствовав неладное, тот отпустил венок и уцепился за борт лодки, пытаясь самостоятельно взобраться в неё.

  Ни лодочник не делал ни малейших попыток помочь ему, ни мы. Мы не смели, да, признаться, и не хотели, а вот чем вызвано такое поведение Харона?

  'Авторитет' не прекращал своих усилий остаться в нашей компании.

  Сначала Харон пытался увещевать его словами:

  - Перестаньте нарушать правила поведения на воде, отцепитесь от борта лодки, это может вызвать её опрокидывание. Плывите себе своей дорогой.

  Увещеваемый отказывался последовать издевательскому совету 'плыть своей дорогой' и почти залез в лодку. Но получив несколько чувствительных ударов веслом по рукам, вынужден был оставить свои попытки.

  Сначала в огромную воронку затянуло оставленный им венок, потом его самого - и водоворот тут же исчез, как будто и не было его вовсе.

  Некоторое время мы, четыре души, вытащенные Хароном в его лодку, и шелохнуться боялись. Да и как иначе? Ведь только что и мы стояли... вернее, плыли на краю... А вот чего на краю? Земное 'на краю гибели' не подходит, этот этап нами уже пройден. Что за дела творятся на этом свете? И поведение Харона - такой с виду миляга, и такая жестокость...

  И только тогда, когда место происшествия осталось далеко позади, самый смелый из нас, офицер-гаишник Андрей, отважился спросить Харона:

  - А куда это... его?..

  Харон ответил с готовностью и не только беззлобно, но и без всякого раздражения:

  - По разнарядке, которую я получил, его сразу к Хозяину 'на огонёк' велено направить.

   Кто такой Хозяин - нетрудно было догадаться. Бывало, я и сам употреблял этот естественный для его носителя титул. Ну а к Хозяину 'на огонёк' - это, надо думать, высший приговор для направляемых в его хозяйство. Или тут правильней будет - низший?

  Поделом - таким было наше общее мнение.

  А с нами Харон был почти любезен:

  - Да, вот так - прямо из сточной трубы, без всякого разбирательства. А вот с вами придётся ещё поканителиться, - таким образом предупредил он наш следующий возможный вопрос.

  Как много информации было заключено в этом предупреждении. Увы, информации, пока что зашифрованной для нас. Где, кому придётся с нами канителиться, и что это будет за канитель? Но так как сразу 'на огонёк' к самому Хозяину мы не попали, да и удостоимся ли когда-нибудь такой обжигающей близости - то уже только поэтому Харон становился для нас всё большим симпатягой. Мы бы и грести ему вызвались помочь, да какие из нас, четырёх трепещущих душонок, гребцы.

  ... Прошёл животный страх, появилась потребность осмотреться.

  А вот берега у Стикса такие же скалистые, высокие, серые, мрачные и безжизненные, как на той гравюре Гюстава Доре, которую я видел. Вода - свинцового цвета, небо тоже. Всё - свинцового цвета. Ни кусточка, ни цветочка, ни травинки не видно на берегах. Ни птаха самая малая не порхнёт в воздухе, ни рыбёшка в воде не плеснёт... И тяжёлая, по- свинцовому давящая тишина вокруг.

  ...Всё лучше видно: река упирается в огромную скалу посередине её течения. В скале, чуть выше уровня воды - жерло, в которое свободно пройдёт человек любого роста. Под ним - скальный выступ похожий на причал.

  К нему и направляемся.

  ...Причалили.

  - Где ты их выловил? - подхватывая на лету брошенный Хароном швартовый конец, спросил у нашего лодочника появившийся на причале служивый.

  - У московского слива.

  - Да оно и так понятно, - криво усмехнулся служивый. - Вон какие у всех надутые, недовольные столичные рожи. Видно, и здесь ждут каких-то привилегий. К Хозяину 'на огонёк' кого-нибудь из этой компании отправил?

  - Одного.

  - Да уж, из московской канализации кто-нибудь туда обязательно сразу попадает. Ох и грешна российская столица.

  Что, и здесь, в потустороннем мире, у москвичей тоже неважнецкая репутация? Но как наши, да и любые другие физиономии могут тут сиять? Только потому, что их обладатели сразу к Хозяину 'на огонёк' не попали?

  - Посмотрите последний раз на воду. Даже такую вы больше никогда не увидите. Ну, разве что в котлах... кипящую, - глумливо посоветовал нам причальный.

  Да, видать, и в этом мире служивый народ по-разному относится к своим обязанностям. У этого типа не было добродушного безразличия к нам Харона. Он зло толкнул каждого из нас в спину, направляя к тёмному жерлу в скале, хотя мы и сами понимали, что нам теперь туда дорога. После возмущённого: 'Что вы себе позволяете!' - генерал Караев получил ещё более чувствительный толчок: 'Поговори ещё у меня, каторжник!'