- Две. Одна за другой. После первой я ещё шевелился.

  ... Почему мы, четверо, оказались рядом? Потому что в одно время покинули земной мир? И случайно ли, что среди нас - только мужчины? Наверное, даже для самых грешных дамских душ существуют какие-то другие пути-дороги в потусторонний мир, не так похожие на канализацию.

  И такой способ перемещения нельзя было назвать триумфальным, и он не придавал оптимизма, но теперь появилась хоть какая-то уверенность в том, что на конечный пункт мы прибудем не утопленниками. Но вот что это за место будет?

  Так как никто другой не брал на себя эту миссию, то роль бодрячка взял на себя я, и стал обнадёживать всю нашу компанию: может быть, конечный пункт всё-таки порадует нас? Вдруг этот дискомфорт, эти неудобства в пути - просто ещё одно испытание, которое мы должны выдержать, чтобы получить тот заветный ордерок на свой участок в райских кущах?

  Но окончательно разобравшись с родом занятий моих попутчиков, я почти полностью потерял надежду, что доберусь-таки когда-нибудь до райских ворот. Если конечный пункт этого пути для нас четверых один и тот же, то как этот пункт может быть раем?

  - Николай, - представился коротышка. - Фотожурналист. Был им на том свете, - уточнил он. - Сотрудничал в 'Чрезвычайных происшествиях'. Как раз закончил снимать последствия ограбления в ювелирном магазине с убийством охранника, когда увидел ваше падение. Заснять и его последствия тоже посчитал своим профессиональным долгом.

  Интересно, как спится журналистам такой специализации, по профессиональному долгу обязанным снимать такие вот 'последствия'?

   Андрей, заранее догадываясь об отношении остальных к его профессии, представившись, криво ухмыльнулся. Да, выражения лиц остальных стали ещё более унылыми, чем были до того.

  Может российский гаишник попасть в рай? Даже сами гаишники должны обыгрывать такое предположение только как анекдот. Представить гаишника у райских ворот так же невозможно, как представить, например, Соньку Золотую Ручку у ворот Зимнего дворца с просьбой принять её туда фрейлиной.

  А если бы всё-таки по какому-то недоразумению распахнулись перед каким-нибудь гаишником райские ворота? Ох, не позавидуешь, наверное, тогда раю! Поглазеть на это невиданное там доселе чудо - российского гаишника, порхающего в белоснежных одеждах, с крыльями за спиной, нимбом над головой, а вместо арфы - со своим легендарным жезлом в руках - поглазеть на это диво должны будут слететься такие огромные стаи постояльцев со всех вселенских филиалов рая, что это надолго разрушит его спокойную, размеренную, счастливую жизнь. Вокруг этого гаишника устроят такую кучу-малу и давку, что и ему только что выданные со склада новенькие крылья обломают, и мириады других придётся отправлять в утиль. А ведь и в раю, наверное, экономика должна быть экономной. К тому же, со временем наверняка обнаружится: с попаданием этого гаишника в рай произошла какая-то нелепая ошибка, и зря в этой давке столько крыльев переломали, и столько нимбов посеяли.

   Не знаю, как другие мои попутчики, но я, присмотревшись, узнал генерала ещё до того, как Евгений Семёнович Караев представился. Доктор исторических наук и коммунист из тех, что не могут поступаться принципами. Даже в многомиллионных трудах Ордена Красной звезды института военной истории Министерства обороны тиражи его сочинений были очень заметны. Сочинений, в которых лихо смешивался сироп о традиционной миролюбивой политике СССР с пылью, поднимаемой его бронетанковыми колоннами, вводимыми на территорию тех стран, которые пытались выйти из-под опеки такой политики. А в газетно-журнальной периодике, на радио и телевидение генерал Караев был штатным громилой ревизионистов, пересматривающих историю, написанную орденоносными институтами.

  Если один из тысяч и тысяч наших гаишников и мог не брать взятки - злая нянька в детсаде умышленно несколько раз его головкой на пол роняла, или позже у него с той же частью тела происходили какие-то злоключения, приведшие к таким вот необратимым последствиям, - то ни один из выкормышей советской исторической школы не мог не врать всю свою профессиональную жизнь. Врать, используя все разновидности вранья, - враньё прямое, косвенное и враньё умолчанием. Да, самые свободомыслящие из них ещё ухитрялись как-то выкручиваться и обходиться без самого оглушительного, самого неприличного вранья, описывая, например, русско-турецкие войны, в которых приписывали туркам в сражениях с нашим воинством уже не семикратное, как было заведено, преимущество в живой силе, числе кораблей и количестве пушек, а всего лишь трёхкратное. Но не врать, представляя публике отечественную историю двадцатого века, а тем паче, её советскую военную составляющую, - на такой подвиг не шли и самые отчаянные смельчаки. Иначе нечего было и мечтать об учёных степенях и новых звёздах на погонах.

  Поэтому для всей этой военно-исторической учёной публики не может быть никаких исключений - пущать их в рай должно быть категорически запрещено. А если кто-то из этих изворотливых учёных мужей, предъявляя фальшивые документы у всех шлагбаумов и ловко обходя все заградотряды на пути в рай, доберётся всё-таки до его забора, а потом, перемахнув через него или сделав под ним подкоп, попадёт на райскую территорию - то этот инцидент должен быть исправлен при проверке личности первым же тамошним патрулём. Исправлен грубым, шумным выдворением.

  Что-то очень уж я разошёлся в своих мысленных нападках на историков. А вдруг генерал Караев в последнее время переродился и уже готов был стать одним из очистителей авгиевых конюшен нашей официальной истории? Или хотя бы на смертном одре покаялся и признал-таки, что это не финны стрельнули первыми на Карельском перешейке, как он всегда доказывал, а наоборот.

   Ещё со школьных времён меня удивляла холуйская обязанность нашей военно-исторической науки, навязанная ей 'умом, честью и совестью нашей эпохи', при описании всех крупных сражений Великой Отечественной войны, в которых наши силы по всем параметрам заведомо превосходили немецкие, прибегать к лукавой формуле: 'С обеих сторон в этом ожесточённом сражении участвовало...' Далее - цифирьки без разбивки их по участникам сражения. Уверен, что не я один приумножал свои грехи, зло чертыхаясь от непонимания этой хитрой арифметики. Как зло чертыхались бы в суде присутствующие, слушая свидетеля, раз за разом тупо бубнящего: 'В этой драке с обеих сторон участвовало десять человек...' - но так и не сказавшего (родственник кого-то из проигравших, подкуплен ими?), что соотношение сторон дерущихся было восемь к двум. И эти двое, хоть и кряхтя, постанывая, прихрамывая и выплёвывая выбитые зубы, но ушли с поля боя всё-таки на своих ногах, а всех их восьмерых противников пришлось вытаскивать с него на носилках, причём, парочку - сразу на кладбище.

  Взращённая непогрешимой партией историческая наука обо всех битвах с нашим подавляющим преимуществом в силах предпочитала говорить, уподобляясь такому вот ломающему ваньку свидетелю. И если бы в легендарном фермопильском сражении, где с одной стороны было двадцать тысяч персов, а с другой - триста спартанцев, вместо персов были бойцы Красной Армии, то наши историки писали бы только так: 'С обеих сторон в этом ожесточённом сражении участвовало 20300 человек...' А ведь если у медиков - 'не навреди', то у историков должно быть - 'не наври'. Что, по сути - всё то же 'не навреди'.