Младший – Степка – почти под мачтой все же поскользнулся на серебристой чешуе, облепившей среднюю банку, и грохнулся в шевелящуюся массу, потянув за собой сеть. Савка тоже не удержался на ногах, и упал следом, сильно ударившись виском о край бота. Охнув от боли, он тут же вскочил на ноги и в одну секунду оказался рядом с поднимающимся на колени Степкой. Не сказав ни слова, он с плеча залепил младшему брату в нос, вновь повалив его на кучу рыбы.

– Цыц, петухи! – в тот же миг раздался зычный окрик отца. – Я вам сейчас помашу-то крыльями!..Савка сверкнул на брата глазами, и тут же отвернулся к берегу, чтобы не видеть, как Степан, свесившись за борт, молча размазывает по лицу слезы и кровь. Отец, подойдя к нему, зачерпнул пригоршней воды, и смыл с лица парнишки сукровицу.

– Ох, что с тобой делать, орясина бестолковая? – с тяжелым вздохом проговорил он, положив тяжелую руку на плечо Степки. – За что не возьмешься, все меж пальцев скользит!.. Ладно, собирай рыбу в корзины.

Отец легко поймал одной рукой стопку корзин, брошенных с берега Василием, и поставил их на банку. Он распрямил спину, приготовившись подхватить нижний конец сети, да так и застыл, глядя из-под заскорузлой ладони на самый гребень высокого берегового обрыва. А оттуда, подхватив горстями развивающиеся рясы, бегом спускались вниз четыре монаха.

– Тьфу, ты! – себе в бороду проговорил отец. – Принес бес стервятников! Не успели сыти осушить…

– А я тебе, тять, говорил! – зло отозвался с берега Василий. – В Сосновку перебираться надобно!

– А ну-ка, хлебало закрой! – одернул его родитель. – Говорливый, как наш протоирей, стал. В Сосновке и так ужо друг у друга на закорках живут….

Монахи, тем временем, уже спустились по тропинке к самой воде. Теперь они уже не торопились, видя, что из челна еще и сети не вытащены. Степенным шагом монахи шли вдоль линии прибоя, стараясь не черпать сандалиями сухой песок.

Шествие этой четверки возглавлял невысокий старик с куцей седенькой бородкой. Ряса висела на нем свободно, в отличии от одежды его спутников, перепоясанных плетеными четками. Да, и выглядела она много добротней. Еще одним отличием этого человека от остальных монахов, был массивный серебряный крест, который старик придерживал рукой.

– Бог в помощь, Аверьян! – проговорил старик, подходя ближе, и перекрестился тремя перстами. – Я смотрю, улов тебе сегодня хороший господь послал?!.

– Грех жаловаться, отец Никодим, – ответил Струев-старший, так же перекрестившись. – Твоими молитвами…

– Моими, моими! – проворчал старик, глядя Аверьяну в глаза. – Ты пошто, разбойник, тот раз сперва с уловом в Сосновку заходил? Опять с раскольниками рыбой делился, страдник?!. Что молчишь? Аль анафемы не боишься?!.

– Так, брат у меня там больной, отче, – опустив голову, ответил рыбак. – Как с ним рыбой не поделиться? Сам-то третий месяц не встает, после того, как в бору сосной его привалило.

– Ты меня стенаниями не проймешь! – оборвал его Никодим, прожигая взглядом. – Ты сперва монастырю четверть снятка плати, а затем уже с братом делись, чем хочешь!

– Братья, – обернулся старец к монахам. – В наказание у него теперь двойную долю взимайте. Пол-снятка высчитывайте!..

– Да, побойся бога! – взмолился Аверьян. – Мне еще четверть Ендогурову отдавать. Что сами-то останется?!.

– А то и останется, что заслужил! – отрезал Никодим, и приказал монахам отбирать рыбу.

Струевы стояли и смотрели, как в монашеские корзины летят отборные лещи, сверкая серебристыми боками. Золотые язи шли отдельно от остальных. В остальные корзины отправлялась густера с подлещиками. Впрочем, мелочь монахов не интересовала. Они отбирали рыбу пожирнее, напоследок прихватив острозубую щуку. Наконец, улов был разделен примерно пополам.

– Скажи своим чадам, чтобы монахам рыбу в обитель донести помогли, – распорядился Никодим и, увидев, что Аверьян делает знак Степану, остановил его: – Бог с тобой, рыбак! Ты уж меньшого себе оставь. Он намедни и сам сподобился корзину уронить, и брата Елистрата с обрыва свалил.

Повелительно махнув рукою Василию и Савке, отец Никодим приказал монахам взять корзины с отборной рыбой, и широким шагом направился к торной тропе, ведущее, будто, в самое поднебесье. Проводив его взглядом, Аверьян тяжело вздохнул и опустился на теплый песок.

Он так и сидел, пока вереница монахов, сопровождаемых его старшими сыновьями, не скрылась за гребнем обрыва. Невеселые мысли хороводом вертелись в его седеющей голове. Как бы теперь и Ендогуров не приказал его высечь петровским солдатам, в узких иноземных мундирах, за мелкую рыбу. Угоди им всем, окаянным!..

– Здравствуйте, люди добрые! – раздался за его спиной приятный, ровный голос.

Аверьян резко обернулся.

Прямо у самой воды стоял странный человек. Одет он был в потертую серую монашескую рясу, поверх которой зеленел кафтан из добротного домотканого сукна. Через плечо свешивалась грязная котомка, выглядевшая почти пустой, а левой рукой странник опирался на корявый посох. На вид человеку было лет тридцать-тридцать пять.

– И ты будь здрав, человече, – настороженно ответил Аверьян, поднимаясь с песка. – Кто таков? Откуда и куда путь держишь?

– Зовусь я Ильей. Монах из Белозерского монастыря, – спокойно ответил странник. – Получил разрешение отца-настоятеля в отшельники на Волгу уйти. Грешную плоть смиренным постом изводить, дабы снизошло божественное откровение…

Игорь затряс головой, пытаясь отогнать это наваждение. Он удивленно посмотрел вокруг, словно не понимая, где находится, а затем, еще раз покачал головой, пошел в дом, решив никому не говорить о странном видении, вдруг посетившим его. С этим нужно было сначала самому разобраться!..

Сумерки за окном сгустились необычайно быстро, ни никого из сидящих за столом это не волновало. Яркий свет хрустальной люстры, подаренной молодым пять лет назад на свадьбу, отгонял от окон любопытную старуху-ночь. А под ее покровом обитатели сумрачного мира выползали из своих укрытий, предъявляя право на господство, и втайне надеясь, что день уже никогда не вернется. Но ни писк летучих мышей, ни цвирканье сверчков, ни даже уханье заблудившегося филина, не могли заглушить веселый гомон, приправленный музыкой, что доносился из дома Мошкаревых.

Среди всеобщего веселья, пожалуй, только сам хозяин выглядел задумчивым и немного печальным. То непонятное видение, яркой вспышкой ослепившее его на крыльце, не давало Мошкареву покоя, но Игорь был реалист. Не в состоянии сейчас разобраться с этой непонятной аномалией, он гнал воспоминания о ней прочь от себя, чтобы постараться осмыслить происшествие в более спокойной обстановке.

– Мам, – громким шепотом проговорила Леночка на ухо Ольге, но магнитофон, в котором внезапно закончилась кассета, выдал сереет девочки окружающим. – А тетя Вика похожа на злую ведьму! Помнишь, мы с тобой Белоснежку смотрели?..

Это заявление вызвало новый взрыв хохота. Изрядно подвыпившая Вика беспомощно обвела взглядом присутствующих. Темная искорка промелькнула в ее глазах, и тут же погасла, словно подернувшийся пеплом уголек костра.

– Нельзя так, дочка! Ты что? – Ольга улыбнулась и прижала ребенка к себе. – Посмотри, какая тетя Вика красивая!

– Да, ладно, Оленька! – сквозь смех проговорил Вячеслав. – Твоя дочка ей еще комплимент сделала.

– На себя посмотри, гоблин! – отшила его Вика и, на этот раз, рассмеялась вместе со всеми.

Она была единственным новичком в этой компании, и иногда просто не понимала атмосферы безобидных подтруниваний, которая всегда царила здесь. В моменты, подобные этому, с ее языка была готова сорваться откровенная грубость, но что-то всегда останавливало ее. Вот только, сегодня Виктория была пьяна…

– Серж! – вполголоса произнесла она, дождавшись, когда снова заиграет музыка. – Посмотри на Ольгу. Словно сучка со щенком – никак от ребенка не отлепится. Она и Игорю-то почти внимания не уделяет. А в постели, наверное, вообще, как корова!