Человек всё видит – как именно человек…

Звёзды над своей головой он видит – лишь свет каких-то звёзд, которые, может быть, уже давно погасли…

Зеленью он называет всю растительность вокруг себя – хотя они, растения, всего-навсего отражают этот, им как раз не нужный, цвет…

Даже своих собак и собачек он, человек, именует Друзьями и Дружками – хотя они, кобели и суки, обоняют мир в сотни раз пристальнее, чем он сам…

Но человек не обитает в этом – в реальном – мире, а всего лишь пребывает в мирке своих, получается, иллюзий…

По слабости духа?!

Или как обозначить эту – человеческую, вопреки всему, человечность?..

…Она спросила у него:

–– Саня, а у тебя есть женщина?

–– Я женат.

Так он ответил – ведь можно было понять её, Светку: не виделись лет пятнадцать.

Тем более – на её автобус была уже объявлена посадка!

И у обоих, конечно, горели глаза веселием и задором – по былому, по-студенчески…

Но тут, на открытой ветреной платформе, они – лишь успели друг друга узнать!.. поздороваться!..

Уехала она. В город в свой.

А он спустя полчаса уехал – как оказалось – в другую сторону.

И ему вдруг почудилось… что тот город, в котором он никогда не бывал… стал словно бы обжитым и понятным…

Потом он в разговоре с другом, тоже однокашником вузовским, сказал между прочим об этой встрече на вокзале.

Друг, хотя тоже семейный, поддерживал кое с кем, что называется, контакты.

Выяснилось, что она, Светлана, была благополучно замужем, имела детей, даже сделала какую-то карьеру…

И он – признался себе…

Чувствует, да, чувствует – с неким стыдливым лукавством – понятное возбуждение…

Хотя и отгоняет от себя это всякое такое.

А вскоре началась – или не вскоре?.. и как понять такое совпадение?!.. – эта самая пандемия…

Друг же и сообщил ему, вспомнив его недавний рассказ, – новость… подлинно – весть!.. она, та их Светлана… заразилась, заболела, умерла.

…Нервозность всеобщая – о ней только и говорили сейчас по телевиденью и в интернете.

А в нём тут – ещё и какая-то яростная жалость!

О, тот момент – у входа в автобус…

И – она…

Жутко теперь даже вымолвить… то имя!

Она ведь ему тогда, в институте, в самом деле нравилась.

А какова из себя стала!

Сколь покровительственно прозвучало это: Саня…

Но главное…

Главное – тот её вопрос.

«У тебя есть женщина?»

Всё понятно…

Сведенья о семье и о прочем подобном – тут бы и лишние.

И зачем он ляпнул, что женат?..

Надо было обменяться телефонами!

Смелый её вопрос – намёк уверенный.

И как жаль теперь… «теперь»… – и себя, и её…

Он – реально! – уничтожил целый, только было зарождающийся, мир!

Лишился сам. И её лишил.

Каким бы – только вообразить! – мог стать этот мир!..

Стоило ему сунуть ей свою визитку.

В тот день, осенью, был такой ветер!

Её локоны… её шарф…

Ступени в автобусе – куда-то вверх…

И было в нём так – именно когда возможное уже невозможно! – словно он только начинал жить.

Что же.

Но ведь тогда…

Они – они стали бы встречаться…

Где-то, как-то…

И тогда…

Она бы вот… это самое…

И он бы… может быть… куда деваться… заразил бы!.. свою жену, своих детей…

Да и вообще.

Как он смеет хотя бы фантазировать!

…Человек не может не видеть всё в мире – как живой и живущий.

И он, человек, – никогда не увидит свет звёзд, которые когда-нибудь зажгутся.

…Как знать!

Кто-то… уже, стало быть, и в это самое мгновение… видит.

Ярославль. 13 декабря 2020

Верин – был он от самого своего начала, как он чётко всегда и помнил, Петей-Петькой Вериным.

Уроженец, как говорится, районного городка… Сплошь частный сектор… Печки, огороды…

Отец и мать – рабочие.

Молчаливые. Усердные.

На гвоздильном заводе. – Треск на всю округу… только и славы…

И – знают правду!

Правду – которая в том, что сразу видно, кто как живёт…

Кто и как – может взять и берёт!

Притом – кто-то может брать и берёт даже так, как другие – не могут брать: не допущены… не подпущены… ни в жизнь…

Вот вся и правда.

Ты из простых? – Не упустить бы взять то, что, по крайней мере, ты можешь взять!

На лицо был он, Верин, в мать. И характером. Только мать его была упрямая, как и все маленькие ростом, росточком. А он был и смазлив, и строен.

В армии, по всем простым причинам, он попал в саму Москву и даже в войска чуть ли не самих «органов»!

С этой – с той минуты, как увидел-услышал он совмещение одной-единственной звёздочки на погоне и сумасшедшего мата из тонких губ… перестал он раз навсегда и для всех на свете быть Петькой или Петей.

Дисциплина была всесторонняя и крайне строгая.

Лишился он, Пётр Верин, навсегда своих чёрных кудрей… но и столовая была особенная: по четверо солдат за столиком…

Привычка же у него появилась, сам он, Верин, не замечал: гладить одновременно – одной ладонью свою голову и другой ладонью свой живот.

И неустанные и неусыпные – физподготовка и политзанятия!

Вот и забрезжила… где-то как-то… мечта не мечта… а возможность, вероятность…

Стать таким, кто может то, чего не могут все!

Одно, на всю страну, слово: «органы»…

До головокружения… Спасибо ещё, что здоровье на зависть.

Сделался он, Верин, не только сосредоточен, но и целеустремлён.

На век.

И – по всему поэтому – после армии поступил он на факультет, разумеется, на юридический.

И в секцию записался – бокса.

Началась для него, для Верина, другая страда: как в армии, строгая, но только по-другому. – Лекции, семинары… библиотеки, конспекты…

Поразительным было лишь то, что на таком ответственном факультете чуть не все его сокурсники… курят и пьют пиво… курят по коридорам между каждыми звонками… пьют пиво в забегаловке недалеко от учебного здания сразу после занятий… а иногда и до…

Поразительно! – И то ещё, что все сплошь (притом некоторые, которые стажники, уже и члены партии!) «травят» такие анекдоты, что… что он, Верин, оказавшись случайно рядом, вольно-невольно оглядывался…

Есть, например, студенты – сыновья родителей солидных… так эти ещё пуще болтуны и пьяницы!

Они летом даже в стройотряды не ездят, нигде, тем более, не подрабатывают. – Завидуют иронично разве что вон Машкову, что устроился ночным сторожем на пивзавод.

В общежитии над его, Верина, кроватью висел, разумеется, известный всем со школы портрет…

Призывающий к священному долгу и чувству!

И прямо-таки возненавидел он сокурсника одного – этого самого Пичугина – за то, что тот, сын офицера в отставке и живущий в квартире-трёшке, зайдя однажды к нему в общагу, посмеялся открыто и чистосердечно:

–– Железобетонный Феликс!

А те, кто тут был в комнате, поддержали острослова общим хохотом…

После этого стал он, Верин, было шептать Машкову, с которым сидел рядом и который с тем Пичугиным дружил почему-то запросто:

–– Ты пойми, он же подонок!

Но тот на такую его строгость – хотя и с пониманием – молчаливо грустнел.

Полновесные юридические предметы – и самые бесшабашные разговоры… – Это наводило его, Верина, на самостоятельные думы…

Уж и под конец, кстати, армии он стал понимать, а с начала учёбы уже прямо и жёстко понял: «органов» по жизни ему, вернее всего, не видать…

Чересчур он прост происхождением, и чересчур он прям характером.

Вот вся и правда.

Посмотришь вокруг… да и почитаешь…

Поэты, композиторы, художники (чем талантливее, тем талантливее) – все умерли, померли в нищете и в долгах, да ещё и, по возрасту, до времени…

Ныне же – все кому не лень кормятся их способностями и трудами!