Тружусь на четвертом этаже, мою и чищу отель сверху донизу, а не наоборот, как обычно. Гэррику это до лампочки, ведь он занят с Кэсси в своем кабинете.

Я работаю в отеле «Фицуильям» уже девять месяцев, и в отношении его постояльцев у меня выработалось шестое чувство. Взглянув на номер, я могу сразу сказать, какими окажутся привычки его обитателей: когда они будут у себя, а когда выйдут гулять, будут ли вставать рано, возвращаться поздно, опрятны они или же нет. Французская семья, расположившаяся в номере 38, встает на рассвете, любит осматривать достопримечательности, обедать в городских ресторанах, ужинать в шесть часов и сразу же ложиться спать.

Поэтому, стучась в их дверь, я знаю, что никто не ответит. Закатываю в номер свою тележку и оставляю дверь открытой. Эти французы опрятны – такими бывают большинство из тех, кто рано встает по утрам. У меня не уходит много времени на то, чтобы сменить им постельное белье и полотенца, смахнуть пыль, пропылесосить и вымыть полы. В ванной стоит аромат жимолости, сильный и нежный. Закончив мыть ее, не удержавшись, беру тяжелый стеклянный флакон и брызгаю духами себе на горло и на запястья, потом глажу листья белой орхидеи, стоящей рядом с мраморной раковиной, и шепчу стихи ее лепесткам.

После уборки перехожу к моей обычной работе. Одежда мальчика не висит в гардеробе, а аккуратно сложена в его чемодане. У него нет нескольких экземпляров того или иного предмета одежды, но все вещи – от носков до рубашек – самого высокого качества. Я решаю не брать его полотняную курточку, хотя мне и хочется: она темно-синяя, с шелковой подкладкой и гербовым щитом и короной, вышитыми золотой нитью на кармане. Тедди был бы от нее в восторге, но красть такую приметную вещь слишком рискованно. Если она пропадет, французы сразу поднимут шум. Надо действовать быстро, я беру три пары шелковых носков и хлопчатобумажную рубашку в полоску. Положив их в карман фартука, оглядываю номер в последний раз, затем беру свою тележку, выхожу и закрываю дверь.

Толкая тележку по коридору, смотрю на настенные часы – 11.11 утра. Я улыбаюсь и чувствую, что это знак, хотя и не знаю, о чем он говорит. Это своего рода ободрение, напоминание о том, что жизнь может быть лучше. Нет, я не говорю о волшебстве – в него я не верю – просто хочется думать, что мир не так однозначен, как кажется большинству людей. 11.11 лично для меня особенное время, потому что именно тогда на полу нашей гостиной почти десять лет назад и родился Тедди. Его появление на свет застало маму врасплох, так как роды продлились даже менее двух часов. Позднее, в больнице, братик впервые посмотрел на меня, не мигая своими яркими глазами василькового цвета, такими отличными от моих, бледно-голубых. Когда часы перескакивают на 11.12, иду дальше, но из-за своих размышлений не смотрю по сторонам, и моя тележка внезапно врезается в Лео.

– О, ч-черт, простите, – говорю я. – Я не сделала вам больно? Про…

Он улыбается мне, как будто услышал что-то забавное.

– Нет, – отвечает парень. – Все хорошо.

– Слава богу. Если бы вы подали на меня в суд, я… я бы оказалась в такой жопе, – смотрю на него в упор, немного испугавшись. – Простите, я не хотела быть такой…

– Не берите в голову, – перебивает меня он, не дав мне выставить себя полной идиоткой. – Я не стану подавать на вас в суд.

– Спасибо.

Я продолжаю глазеть на него, но теперь уже не нахожу слов. Мне опять начинает казаться, что Лео здесь чужой, как будто его место не здесь, а где-то еще. Сегодня он напоминает мне не березу, а редкую гибкую сосну, которую выкопали из земли где-то в Юте и пересадили в кадку в шикарную оранжерею какого-нибудь отеля.

Мы продолжаем смотреть друг на друга и молчать. У него странный, необычный, даже интимный взгляд, как будто он хорошо меня знает, даже слишком хорошо. Как будто ему известны все мои мысли и все, что я когда-либо делала. Надеюсь, что это не так. Подобный взгляд парня выбивает меня из колеи, но, как ни странно, не пугает. Он интимен, но не назойлив, как дар, который не сопровождается желанием получить что-то взамен.

Наконец я коротко киваю, опускаю глаза и толкаю тележку дальше, чувствуя, как ее древние колесики застревают в пушистом ковре. Наверное, дело просто в разыгравшемся воображении, но мне кажется, что его взгляд все еще прикован ко мне, пока я иду прочь. Такой близкий и теплый, будто он нежно прижимает ладонь к моей спине.

– Привет, Уолт.

– Привет, Скарлет. – Он останавливается перед стойкой. – Я могу пройти?

– Конечно, проходи, – кивает ему девушка. – Я испекла шоколадные пирожные с орешками, они остывают на кухне. Не хочешь угоститься, прежде чем начать?

Электрик улыбается.

– Это было бы замечательно, спасибо.

Когда Скарлет возвращается из кухни две минуты спустя с двумя пирожными и кружкой крепчайшего чая, Уолт уже пододвинул свой стул к столу ее бабушки и говорит нечто такое, отчего Эсме улыбается. За это Скарлет могла бы расцеловать его, но пусть уж обходится пирожными и той кучей денег, которую придется ему заплатить – 90 фунтов за вызов, 120 фунтов за каждый час работы, 365 фунтов за запасные части плюс НДС – чтобы он починил посудомоечную машину. Разумеется, эта долбаная штука нарочно ждала истечения гарантийного срока и сломалась два месяца спустя.

Звенит дверной колокольчик, девушка поднимает глаза, чтобы поприветствовать нового посетителя, но беспомощно застывает, раскрыв рот. К ней идет мужчина, держа свое тело так прямо и неподвижно, будто он плывет по половицам. Глаза у него невероятно голубые, волосы абсолютно черные, кудрявые и закрывают уши. Когда он протягивает ей руку, кажется, что Эсме ахает, но, возможно, это ахнула она сама.

– Правильно ли я понимаю, что вы хозяйка этого прекрасного заведения? – Его голос низок и тих.

Скарлет ухитряется кивнуть. Ей казалось, что Уолт видный парень, хотя, пройдя мимо него, она не обернулась бы вслед, но при виде этого мужчины женщины, должно быть, останавливаются на улице, чтобы поглазеть на него. Девушка пожимает протянутую им руку.

– Я Илай, – говорит он. – Изикиел Вульф. Мои друзья называют меня Илаем.

– Рада познакомиться. Скарлет.

Он улыбается своей лучезарной улыбкой, и Скарлет чувствует, как Илай завораживает, околдовывает ее. Он действует на нее как свет на самоубийственно настырных ночных мотыльков, которые бьются и бьются о яркие лампы, пока не погибают.

Когда Изикиел Вульф отнимает руку, девушка видит на кончиках своих пальцев искры. Настоящие искры – так искрит зажигалка, пока не загорается пламя. Так не бывает. Она моргает, и они пропадают.

– Это визит вежливости, – говорит Илай. – Моя компания открывает новую точку на вашей улице.

– В самом деле? – рассеянно спрашивает Скарлет, подумав, что ей, наверное, почудилось.

Он кивает и замолкает на пару секунд.

– Это будет кофейня «Старбакс».

Рука Скарлет падает.

Погрузившись в ванну, полную горячей благоухающей воды, Лиана чувствует, как ее охватывает что-то похожее на счастье. И пусть это продлится всего лишь час, ведь этому чувству далеко до того, что она испытывает, плавая в бассейне, зато за ним не следует печаль. Горячая вода вбирает в себя одиночество, которое впиталось в кожу Лианы после смерти матери. По идее, она не должна чувствовать себя такой одинокой, ведь у нее есть возлюбленная, хорошие друзья, тетя Нья. И все же, когда мать умерла, Лиана поняла, что потеряла не только ее. Изиса Чивеше, словно не желая отпускать свою дочь, унесла с собой в загробный мир какую-то важную ее часть, и с тех пор девушка пытается найти пропавшую частицу самой себя. Поиски осложняются тем, что она совсем не знает, что ищет.

Лиана погружает голову под воду и смотрит на пузырьки воздуха, выскакивающие на поверхность.