– От чая никогда не откажусь, – ответил сыщик.
Вслед за художником он прошел в основную часть мастерской. Центральное место, как и ожидалось, занимал большой мольберт с полотном, над которым в настоящее время работал художник. И хотя Гуров только что сказал, что не разбирается в искусстве и что вообще пришел сюда не ради картин, увиденное так его поразило, что он невольно подошел к мольберту.
На полотне был изображен какой-то запущенный сад или парк. Там, в этом унылом саду, собралось несколько десятков человек – те же персонажи, которых Гуров только что видел на других картинах, висящих у входа в мастерскую. Там и бомжи с испитыми лицами, и люди внешне благополучные, но несчастные, одинокие, впавшие в отчаяние. И все они окружили коренастого бородатого человека лет сорока пяти с кистью в руке и в такой же рабочей куртке, какая была сейчас на Брательщикове. Этот человек внимательно вглядывался в окружающих людей, словно хотел как можно лучше их понять и запомнить их черты.
Гуров разглядывал полотно несколько минут, потом спросил:
– Это ведь покойный Игнат Бушуев в центре?
– Угадали, – ответил Брательщиков. – Это моя дань памяти друга – Игнат среди своих героев. Только я пока не решил, нужно ли поместить здесь и нашего общего друга Костю. С одной стороны, это было бы правильно, а с другой – может стать излишним усложнением.
– Ну, это только вы можете решить. А кто такой этот ваш общий друг Костя? И почему его нужно поместить на картину, посвященную памяти Бушуева?
– Я говорю о Косте Закатовском, – объяснил художник. – Вы ведь слышали эту фамилию?
– Кажется, слышал, – ответил сыщик. – Но больше ничего, кроме фамилии. Я же говорю, я не разбираюсь в искусстве.
– А мне кажется, вы на себя из скромности наговариваете, – подмигнул художник. – Все-то вы в искусстве понимаете, просто времени у вас нет ходить на выставки. Так вот что я вам скажу: Константин Закатовский – это фигура в современной живописи, стоявшая некогда очень высоко. Чрезвычайно высоко! Костя был старше нас с Игнатом примерно на двенадцать лет. Он начинал писать еще в прежние времена, когда, знаете, за абстрактную или просто мрачную живопись можно было срок схлопотать. Но Костя ничего не боялся, смелый был человек, земля ему пухом. И ведь к концу жизни добился признания! Теперь его картины знатоки на аукционах с руками готовы отхватить, дают за них большие деньги. Ну а поскольку Игнат – один из любимых учеников Кости, я и подумал, что было бы правильно поместить учителя рядом с учеником. Надо сказать, я ведь тоже был в числе учеников Кости… Да что же я о нем только рассказываю? О художнике лучше всего говорят его картины! У меня есть его работа. Он всем своим друзьям картины дарил. Сейчас покажу.
С этими словами Брательщиков встал, прошел в угол комнаты и достал со стеллажа небольшое полотно. Он поставил его на запасной мольберт, повернул к свету и сделал приглашающий жест. Гуров подошел и стал разглядывать картину.
Это был вид города, написанный откуда-то с высоты. Вид этот нельзя было назвать прекрасным: дымящие трубы какой-то котельной, обшарпанная стена старого дома на переднем плане, покосившийся забор внизу. Но все изображение целиком было проникнуто зловещей, угрюмой силой, мощью, мрачным очарованием, так что на картину хотелось смотреть еще и еще.
Брательщиков заметил, какое впечатление произвела на гостя картина его друга и учителя, удовлетворенно улыбнулся и убрал картину на место.
– Вот такой он был, Костя Закатовский… Впрочем, чего это я все о Косте? Вам это должно быть неинтересно. Вам нужна информация о тех людях, которые ходили к Игнату, которые могли на него зуб иметь…
– Нет, почему же? – возразил Гуров. – Рассказ о вашем общем друге и учителе как раз кстати. Я ведь хочу получить как можно более полное представление о людях, которые окружали Бушуева. Но, конечно, меня больше интересуют не умершие, а живые. Скажите, у вашего друга было много знакомых, многие к нему приходили?
– Что вы имеете в виду под «к нему» – домой или в мастерскую?
– И туда, и туда. Но больше меня интересуют те, кто приходил к нему домой, потому что убит он был именно там. А есть такие, кто приходил и домой, и в мастерскую?
– Ну, в мастерскую приходили в основном наши собратья, художники – Леша Прянчиков, Слава Могильный, Володя Соломин, Катя Антошкина…
– Простите, мне говорили, что Антошкина была девушкой Бушуева.
– Ну да. Сначала она пришла к Игнату как к старшему коллеге, а потом заняла место Люды. Люда, конечно, по этому поводу жутко переживала. Это была настоящая драма.
– Переживала, говорите? То есть имела место ревность?
– Можно и так сказать.
– А не могла брошенная Люда на почве ревности возненавидеть своего бывшего возлюбленного и убить его?
На этот вопрос Петр Брательщиков ответил не сразу. Он молча разлил по чашкам свежезаваренный чай, добавил кипятка и пододвинул к гостю вазочку с вареньем.
– Вот, угощайтесь, земляничное. Моя жена делала. Мы с ней любим выбраться за город, набрать ведерко земляники, сварить вареньице… Ну как, вкусно?
– Да, замечательное варенье, – похвалил Гуров. – Но вы не ответили на мой вопрос.
– Да, на вопрос… Что ж, я скажу так. Людмила чувствовала себя жутко обиженной. И в последнее время добрых чувств к Игнату не питала. Насколько она его прежде любила, с той же страстью она его теперь возненавидела. Что же касается убийства… – Художник снова замолчал, задумчиво отпил чаю, потом снова заговорил: – Задумать убийство Люда, я думаю, не могла. Не такой она человек. Но если она в тот день пришла к Игнату домой, если увидела, что он стоит возле окна, и если в тот момент он сказал ей что-нибудь обидное, тогда да. Тогда она могла толкнуть его, ударить так, что он перевалился через подоконник и полетел вниз.
– Понимаю… То, что вы рассказали, очень важно. А были еще какие-нибудь люди, которые могли желать его смерти? Его бывшая жена, например?
– Нет, Лиза такое сделать не могла, – уверенно ответил Брательщиков. – Даже со злости, даже от отчаяния. Никак не могла.
– А кому достались квартира Бушуева и все его имущество?
– Этого я не знаю, я в юридических вопросах не разбираюсь, – признался художник. – Хотя думаю, что Лизе и досталось. И двум детям, конечно, Стасу и Жанне. Но это вы лучше у кого-нибудь другого спросите.
– Может, у Бушуева были враги?
Этот вопрос явно поставил Брательщикова в тупик. Он развел руками и пожал плечами.
– Игнат был, конечно, человек эмоциональный, мог о ком-то резко высказаться. Но его все любили! Вокруг него много всякого народа крутилось – десятки разных людей. Если вы захотите поговорить с каждым, кто хоть раз видел Игната, бывал у него дома или в мастерской, вам придется месяц только этим и заниматься. Но я не могу себе представить человека, который мог бы желать Игнату смерти. Не могу, хоть вы меня режьте.
Последние слова художник произнес торжественно, словно выступал на собрании. Но вдруг выражение его лица резко изменилось – он смутился. Брательщиков нахмурился, подумал немного и произнес:
– Хотя я, возможно, не прав. Слишком хорошо хочу говорить о своих друзьях-художниках. В результате создаю у вас неправильное суждение.
– Вы вспомнили кого-то, кто находился с Бушуевым в неприязненных отношениях? – догадался Гуров. – Кто мог желать ему смерти?
– Нет, не смерти, не так… – промямлил художник. – Но… Дело в том, что один из наших общих друзей… В общем, у Славы Могильного были с Игнатом сложные отношения. Слава считает себя истинным продолжателем традиций Кости. Считает, что он, Слава, а вовсе не Игнат является духовным наследником Закатовского. А Игнат, понятное дело, над его претензиями смеялся. У них иногда до ссор доходило, и после каждой ссоры они по неделе не разговаривали. Потом снова мирились, и все шло по-прежнему. Но отношения у Славы и Игната были неровные, это точно… Но я все равно никогда не соглашусь с версией, что Слава убил Игната! Никогда не соглашусь!
