Окончательно все неповиновение из меня она выбила после моего храброго, но вместе с тем глупого поступка. Я попыталась сбежать из дома вместе с каким-то юношей из школы. У нас не было ни планов, ни цели, и когда наступила ночь, мой непутевый кавалер принялся скулить о том, как он голоден и вообще ему все наскучило. Диву даюсь, как он снизошел до того, чтобы дать мне вот эту куртку, спасая от ночной прохлады, — и тут Никс указала на лежащую неподалеку одежду. — Разумеется, нас быстро отыскали. Парень дал деру, а меня схватили работники правопорядка. Отчетливо помню, как испугалась, когда они взяли меня под руки и повели к машине, но стоило завидеть маячившее вдали лицо матери, как сердце едва не остановилось от испуга.
После того, как мы ступили в дом, я мало что помнила. Кажется, мой разум отдалился от всего, затаившись глубоко-глубоко, пока тело вяло защищалось от сыпавшихся отовсюду ударов, подкрепляемых криками. Тогда Тарин превзошла себя: в сознание меня смогла привести оглушительная вспышка боли где-то в районе ребер. Я заторможено подняла взгляд только затем, чтоб увидеть, как она замахивается ногой для нового удара. От него все тело вспыхнуло жгучей болью. Кажется, я против воли закричала, чем очень смутила мать. Она нахмурилась, склонилась надо мной и что-то сердито спросила. Я не могла ответить, потому как вновь утратила контроль над собой и могла лишь громко всхлипывать от страшной боли. Поняв, что что-то не так, Тарин приволокла меня в больницу. Кажется, она сказала лекарям, что я сбежала из дому и умудрилась где-то ушибиться. Как выяснилось позже, у меня были сломаны пару ребер.
Никс перевела дух. Малшор хотел что-то сказать, но она его опередила, снова заговорив:
— С тех пор я перестала ей перечить. События того вечера превратились в бессвязную нелепицу, состоящую из боли и страха — я старалась об этом не думать. Знаешь, словно это произошло не со мной, а с кем-то другим? Изредка, когда я сильно волнуюсь, начинаю чувствовать ноющие отголоски в том месте, где были переломы — это единственное, что напоминает мне о той ночи… Ах, ну еще эта куртка! — Девушка подтянула ее к себе, любовно разглаживая. — Я пересилила себя, заставив видеть в ней не символ глупейшей из ошибок, а прямое доказательство того, какой храброй я когда-то могла быть. — Что за глупости! — возмутился Малшор. — Ты и сейчас храбрая! — Конечно, — фыркнула Никс. — Такую трусиху, как я, стоит поискать! Будь я храброй — разве стала бы терпеть все то, что Тарин делала со мной? Чем старше я становилась, тем реже они поднимала на меня руку, понимая, что не сможет вечно контролировать таким образом. Вместо этого мать взялась за другую тактику: она продолжала обустраивать мою жизнь вместо меня, собирая новые рычаги влияния, один за другим. Неинтересная мне специальность, нелюбимая работа — все это было выбрано ею, а я к тому времени разучилась стоять на своем и идти наперекор ее воле. Так и вышло, что вся моя жизнь, даже когда я стала взрослым и независимым человеком, осталась в руках Тарин.
Со временем она придумала новый подход, то и дело понукая меня тем, как сильно я должна быть ей благодарна. Говорила, что без нее я бы ничего не добилась в жизни и всем теперь обязана ей. И ведь я действительно верю в это! Просто не могу заставить себя думать иначе. Кажется, будто Тарин забралась мне в голову и перестроила мышление так, как выгодно ей самой.
Скажи, будь во мне хоть малая крупица храбрости, разве я стала бы терпеть ее? А чувствовать эту нелепую благодарность? Я настолько труслива, что просто не в силах отобрать у нее свою жизнь — у меня нет свободы.
— Но ведь ты сейчас в Эльваноре, — негромко заметил Малшор. — И что-то я не вижу нигде твоей матери… Да и вроде, работа фотографом тебе по душе. — Все так, но виной тому удачное стечение обстоятельств, а не моя смелость, — отмахнулась Никс. — Если бы мать сказала, что я не могу уехать в Эльванор, мне бы не хватило духу ей перечить. — Она с детства приучила тебя к беспрекословному подчинению и страху перед собой — нет ничего удивительного в том, что пока ты не готова выступить против нее в открытую. Однако это вовсе не значит, что ты трусиха, уж поверь мне. Ты храбрая и смышленая, но что самое главное — тебе не плевать на остальных. Я почти забыл, что такое бывает…
Никс нахмурилась, еще больше уткнувшись носом в колени. Малшор тем временем продолжил:
— Разве не ты неустрашимо ступила в новый, неизвестный тебе мир вместе со мной? Не ты ли самоотверженно провела весь день под палящим солнцем у купеческих лавок, пытаясь спасти жизнь мне — чужому тебе человеку? Ты сумела выторговать даже больше денег, чем я мог предполагать… А то, как ты спаслась от разбойников, заставив их почувствовать собственный страх? Никс, ты не представляешь, насколько крепчало мое уважение, пока я слушал обо всем, что с тобой приключилось! И после всего этого — погони, тяжелой торговли с жадными купцами — ты нашла в себе сострадание для того, чтобы сесть и выслушать проблемы незнакомца. Теперь, зная, что тебе пришлось пережить в прошлом, я еще больше озадачен: как ты сумела выстоять и сохранить в себе столько хорошего? Если это не показатель неиссякаемой внутренней силы, то не знаю, что и сказать… Вот ответь: почему ты помогаешь другим?
Никс рассеяно повела плечами. Слова Малшора были лестны, но она не могла уверовать в то, что он говорил. Последний вопрос заставил ее задуматься. Немного покопавшись в себе, она задумчиво проронила:
— Наверное, я слишком хорошо помню, каково это: быть одиноким и напуганным. Каждый раз мне хотелось, чтобы в такой момент рядом со мной был кто-то, готовый если и не помочь, то хотя бы выслушать. В худшие дни я бы все отдала за один единственный разговор с кем-то таким. — Мне очень жаль, что Судьба не свела нас раньше, Никс Мейерс, — серьезно произнес Малшор. — Впредь знай, что у тебя есть по крайней мере один человек, готовый не только выслушать, но и попытаться помочь.
Вопреки воле, глаза защипало от слез. Никс они показались неуместными, и она попыталась незаметно утереть их рукавом. Получилось не очень успешно. Когда же она почувствовала на плече легкое, почти что невесомое касание Малшора, то вынуждена была поднять взгляд. Встретив на его лице искреннее участие, девушка смущенно потупилась. Помолчав, негромко сказала:
— Спасибо тебе.
Юноша молча кивнул, убрав руку. Слова были излишни. Каждый из них снова уставился на дюны, с которыми заигрывал ветер, взъерошивая и расчесывая.
На этот раз первым молчание нарушил Малшор, спросив:
— Так значит, твои способности заключаются в том, что ты чувствуешь настроение и эмоции других людей? — Еще могу видеть некоторые эпизоды из их прошлого. Зачастую те, что кажутся им самыми волнительными. Что-то вроде внутреннего мира из эмоций, чувств и переживаний. Для каждого он уникален и неповторим. У Биары вокруг царили красные и бордовые тени, напоминающие пламя, а у Лишер мир состоял из кобальтовых оттенков, похожих на разводы водной краски.
Малшор нахмурился, недоуменно спросив:
— Прости, если вопрос покажется неуместным, но я никак не возьму в толк: почему Биара так ревностно держится за тебя? Для чужих тайн у нее есть Уззо. — Она пытается вспомнить что-то из своего прошлого… или предыдущей жизни. Честно говоря, я и сама толком не разобралась. Знаю лишь, что Биара одержима тем, чтобы вспомнить определенные события. Возможно, без них она чувствует себя незавершенной — знаешь, как мозаика? — И тебе нравится находиться подле нее? — Совсем нет. Я не знаю, какой она была раньше, а потому сужу по тому, что вижу сейчас, и зрелище складывается не из приятных: Биара себялюбива и эгоистична. Она манипулирует слабостями других, заставляя делать то, что нужно ей. Лицемерие и притворство стали для нее столь же естественны, как ветер для птицы. Она не раздумывая играет судьбами других, не заботясь о том, что станет после того, как надобность в них отпадет. Возможно, тебе неприятно это слышать, но я озвучиваю то, что вижу. — Не знаю, отчего мне хуже: от горькой правды или осознания того, что я всегда о ней подозревал, но старательно избегал, — вздохнул юноша. — Почему ты не уйдешь от Биары? Чем она удерживает тебя? — Все до нелепицы банально! — горько усмехнулась Никс. — Если я откажусь помогать, то утрачу место в издании. Без работы в Эльваноре не продержусь, а это значит только одно: возвращение в Глипет под бдительный контроль матери. Ты, наверное, посчитаешь меня неисправимой дурехой, но это так. Я боюсь матери, боюсь заново утратить власть над своей жизнью — а я ее непременно утрачу, если вернусь в Глипет. — Из огня да в пропасть, — тихо пробормотал Малшор. — О чем это ты?
