– Спорный раунд, – сказал мужчина, сидевший рядом со мной. – Только бы Саша не устал.

– Папа не устанет, – сказал я. – Он побьет его, вот увидите.

– Ну и бой! – сказал мужчина.

В громкоговорителях послышался шорох, объявили, что Сергей Карташов двадцати пяти лет, чемпион Центрального совета «Спартак», чемпион Украины этого года, но я не расслышал, сколько у него проведено боев, потому что всё тонуло в шуме публики.

Ударил гонг, и стало тихо.

– Ну и бой! – сказал мужчина.

Дядя Витя забрал табурет, и папа потянулся за капой.

В тишине было слышно, как рефери сказал дяде Вите:

– Задерживаете, секундант!

И папа медленно вышел в центр ринга.

– Внимательней, Сережа! – крикнул секундант Карташова из угла.

– Бокс! – сказал рефери.

Карташов пошел, чуть опустив левую, папа шагнул в сторону и ударил через руку, они сшиблись в центре ринга, потому что Карташов хотел ударить сильно, как только мог, и промахнулся. Рефери развел их и сделал папе замечание, что он, ныряя, низко пошел головой. Они сошлись снова, а когда разошлись, я увидел, что у папы разбито лицо и полоска капы стала красная, и все кругом кричали, и в этом крике было что-то страшное; они снова двинулись друг на друга, и папа бил сбоку, ныряя после каждого удара, а Карташов старался защищаться, но удары доставали его. Он оказался у канатов, папа пробил по нему с дистанции. Карташов подался назад, оттягивая канаты, пропустил удар мимо себя и ударил справа по корпусу. Папа упал.

– Папа! – крикнул я и бросился к рингу.

Тяжелая рука сгребла меня за шиворот и усадила на скамью.

– Спокойно, пацан! – услышал я, как через вату. Мне показалось, что рев в зале становится всё громче, а потом будто я совсем оглох, и вдруг я понял, что в зале очень тихо, и только отчетливо слышен голос рефери:

– Три!.. Четыре!.. Пять!..

Папа стоял на колене, опираясь перчаткой о пол ринга. Лица его не было видно, и Карташов стоял спиной в дальнем углу.

В зале было очень тихо, и Карташов словно застыл в углу. И я подумал, что они добились своего: вот папа стоит на колене, и я не вижу его лица, так почему они не кричат теперь, когда для этого самое время, вот теперь им полагается кричать и топать ногами, и вдруг почувствовал, что лицо у меня мокрое и меня всего трясет, и понял, что плачу, а тяжелая рука гладит меня по спине, и кто-то, сидящий рядом, шепчет мне на ухо:

– Успокойся, пацан! Это же просто нокдаун!

А потом папа встал.

Он поднялся толчком, когда рефери сказал «семь!», прошелся вдоль канатов, а когда рефери сказал «восемь!», повернулся, и у него было такое лицо, какого я в жизни не видел. Он стоял у канатов и ждал, пока Карташов пойдет на него.

Рефери придержал Карташова, папа потер перчатки о грудь, показывая, что готов, а рефери смотрел на папу. Потом сказал:

– Бокс! – и отступил в сторону.

Карташов, примериваясь, пошел на папу.

Когда он подходил, папа поднял перчатки. Карташов качнулся и ударил его слева раз, а потом еще раз, и папа закрылся. Потом нырнул, и, ворвавшись в ближний бой, связал Карташова, не давая ударить, они разошлись, и папа пошел по рингу, опустив руки, совсем открытый, и секундант крикнул Карташову из угла:

– Осторожно, Сережа!

Потом я увидел, как они сшиблись в ближнем бою и папина капа поскакала по рингу, рефери подобрал ее и бросил дяде Вите. Карташов приближался к папе, и когда они были на расстоянии удара, папа пустил в ход левую. В зале кричали, не переставая, и папа послал Карташову бешеный боковой в голову, Карташов закрылся, и кто-то захлопал, и звук хлопков растворился в общем крике, папа отступил назад, и, едва Карташов принял стойку, вошел к нему в ближний бой. Он с каждым мгновеньем наращивал темп, и теперь сам Карташов пробовал связать его; освободившись от захвата, папа пробил по нему три двойных удара, всё быстрее и быстрее. Я вскочил со скамейки. Кто-то в публике кричал:

– Концовку, Сережа!

И Карташов ударил папу навстречу, папа ушел и пробил левый сбоку через руку. Карташов налег на папу, и папа ударил его снизу, потом еще и еще раз, голова Карташова запрокинулась. Я видел, как ноги у него подогнулись, и медленно, словно нехотя, он осел у папы в ногах.

– Раз! – сказал рефери и выбросил большой палец.

Папа, не оглядываясь, пошел в дальний угол. На пятом счете Карташов поднялся. Его повело вдоль канатов так, что он едва успел схватиться за них, и тут ударил гонг.

Звук его потонул в общем крике, не было слышно, как рефери отсчитал нокдаун до конца. Карташов обнял папу, они вместе пошли в его угол, а рефери, перегнувшись через канаты, собирал судейские записки. Только мне казалось, я ничего не вижу, кроме папиного лица.

Папа пошел в свой угол, дядя Витя помог ему снять перчатки. Следом за ним подошел Карташов и из-за канатов пожал руку дяде Вите. Рефери жестом вызвал их в центр ринга и взял их обоих за руки.

В зале стало неправдоподобно тихо. Только слышно было, как главный судья соревнований с кем-то спорит, потом в динамиках послышался шум, и главный судья объявил:

– Единогласным решением судей победу в этом бою и звание чемпиона Центрального совета «Спартак» завоевал Александр Полуянов, Харьков.

А я ничего не почувствовал. Я страшно устал.

Папа пролез под канатами. Дядя Витя накинул ему на плечи полотенце. Мужчина, сидевший рядом со мной, встал тоже. Не глядя на нас, папа направился к выходу из зала, я бросился за ним, он обернулся, и я с разбегу ткнулся ему головой в живот.

– Что ты! – сказал он и погладил меня по голове.

Я взял его за руку и мы пошли по проходу. Зрители теснились, уступая нам дорогу, я услышал, как в динамиках объявили:

– Приготовиться к награждению!

Мы вышли в коридор, ведущий к раздевалке, в конце которого было огромное окно, и я увидел, что дождь кончился.

И мне внезапно показалось, что папа действительно постарел. Как-то сразу состарился, понимаете?

– Смотрите, кто идет – Кравченко! Людмила Кравченко собственной персоной. Куда б это она? А, понимаю. Уносит ноги из нашего города. Всё, финиш, – и Валера Вележев сплюнул на мостовую.

Тем временем Люда Кравченко прошла мимо здания Управления Южной железной дороги, громадины, чей фасад, несколько мрачный даже для монументалистики министерств, высился в ночном небе. Сойдя с обочины, она приостановилась, поставила чемодан, поправила на плече ремень плоской желтой сумки – и пошла напрямик через площадь, сократив таким образом путь до платформы номер один. Насыщенный парами накаленного асфальта и бензина, разгоряченный воздух был почти осязаем: ночь не принесла прохлады. Парни смотрели на уходившую девушку. Джемпер плотно облегал ее груди, брюки – бедра, широкие штанины захлестывались вокруг сабо, таких модных пять лет назад, и всё еще модных три года назад. Издали она выглядела очень независимо и очень молодо, и поспешность, с какой она шла, не бросалась в глаза. Она еще раз приостановилась поправить сумку – затем тонкий силуэт мелькнул и затерялся среди машин, мчавшихся вокруг площади, их ярких, яростных огней.

– Сам себе удивляюсь, как я с ума сходил по этой юбке семь лет назад, – сказал Валера Вележев. – Помнишь колхоз, куда нас загнали сразу после вступительных экзаменов, в октябре? Который то был год, дай-ка вспомнить. Кажется, шестьдесят девятый, а? Значит, не семь, а целых девять лет назад. И всем нам было по восемнадцать. Подумать страшно, каким дураком я был. Нас расселили в общежитии, помнишь, а университетских девиц – в той пристройке за клубом. И каждый день, до часу ночи я торчал на клубной веранде. И всё из-за Кравченко. А после, в городе, приходил к университету и глазел, как она садится в чужие машины. Можешь ты вообразить себе: два месяца я собирался с духом, чтобы заговорить, и с кем – с Кравченко! Само собой, что она смотрела на меня как на сопляка.

– Смотрела как на сопляка? Не думаю. Наверное, просто не замечала. Не знала, должно быть, что ты дожидаешься именно ее, – сказал Леня Перов.