Кстати, а что насчет других - Азуры, Мефалы, Боэтии? Чего следует ждать от них? Азура наговорила ему гадостей, но все же отдала кольцо… которое Джон так ни разу и не надел.

И не наденет. Еще не хватало.

*

Весь следующий день он валялся дома и тосковал, пытаясь разобраться в том, что насочинял Вивек. К сожалению, воин-поэт даже не пытался быть понятным и прямо говорил: “Я письмо, написанное в состоянии крайней неопределённости.”

Эти слова Джону уже встречались. Пролистав до нужного места, он перечитал пятнадцатую проповедь, которая когда-то попалась ему самой первой, и снова попытался понять слова, которые Вивек явно обращал к Нереварину: “Величайший враг - Шармат, фальшивый спящий. Остерегайся выбрать неправильную дорогу. Остерегайся преступления доброжелательности. Ты один можешь прогнать его, хоть и приходишь ты снова и снова.”

Интересно, задумался Джон, а сколько Нереваринов было до него? Или разум Вивека просто подкосил избыток событийных вероятностей?

И вот оно, то самое: “Временный миф - это человек. Достигни неба жестокостью. Эту магию я дарую тебе: мир, которым ты будешь править, всего лишь мигающая надежда, и ты должен быть письмом, написанным в неопределенности.”

Звучало все это зловеще и до противного точно, если вспомнить, что Джон по сути человеком и не был - он лишь носит временную, на одну жизнь, маску. Джона Сноу больше нет, и северная стужа его больше не сковывает. Все улетело прочь - и воспитание Эддарда Старка, и позор жить бастардом, и стремление доказать свое право на место в мире. Драконья душа в смертном теле начала разворачивать крылья, она растет и набирается зла, чтобы суметь выжить и пробиться - пробиться к мигающей надежде, к миру, которым он должен править, к миру, где его ждут. А пока он здесь, он - письмо из неопределености в будущее. Письмо тем, кто его еще не знают и неизвестно, узнают ли.

“…я хочу жить в мире, где летают драконы.”

“…Атмору можно вернуть.”

“…малыш, ну, посуди сам, ты же здесь.”

Но сможет ли он действительно пробиться?..

Джон уставился в стену и задумался, а понимал ли сам Вивек, что он тут понаписал. Или у божка было свое, принципиально иное видение ситуации?

Помотав головой, он постарался избавиться от лишних, бесполезных сейчас тревог и стал читать дальше, начиная даже находить некоторое удовольствие в разгадывании бреда.

Отдельно от всего прочего его повеселила история о Вивеке и его очередном отродье. Похоже, этот тип действительно родил Министерство Правды, а оно взбунтовалось и полетело прямо на город, над коим Вивек его и остановил, подвесив в воздухе. А удивленному Неревару сообщил: “Если любовь этих людей ко мне когда-нибудь иссякнет, пусть эта сила уничтожит их.”

Джон вспомнил валун из храма Маар Гана и мимолетно удивился, почему добрый Вивек не подвесил и его. А ведь Министерство-то действительно висит - он видел это собственными глазами и даже внутри побывал…

Ох ты ж, вот ведь. Он неприязненно поежился и опять постарался выкинуть лишние мысли из головы.

В тридцать шестой - последней по официальному счету - проповеди описывалось сражение при Красной Горе, которое с правдой было схоже разве что именами. Но одна фраза, стоявшая особняком от прочих, была настолько тревожной, что Джон никак не мог ее пропустить.

“Красная Гора взорвалась, ибо Наставник зашёл слишком далеко в поисках Шармата.”

Красная Гора взорвалась, но пока что не взорвалась. Получается, Вивек видел будущее и знает, что однажды случится извержение… потому что Наставник зашёл слишком далеко в поисках Шармата.

Так это буду я, обреченно понял Джон.

В который раз он вспомнил, как они с Сераной стояли на берегу Солстхейма и смотрели на пылящую пеплом гору, укутанную дымами и алым маревом. Тысячи людей погибли, может быть, десятки тысяч…

Ты должен исполнить пророчество, сказал ему Молаг Бал. А еще прежде он говорил о жертве и о том, что Джон сам захочет ее принести - когда наступит время.

Так это был я, закрыл он глаза. Простите меня.

*

Следующий день прошел так же безрадостно. Выбравшись ненадолго из дома, чтобы запастись едой, Джон шел по улицам, как во сне. Все вокруг шагают по своим делам, щебечут, ссорятся - кажется, они даже не знают, что город закрыт и скоро начнутся проблемы с поставками. И уж тем более они не знают, чему суждено случиться позже…

Затронуло ли извержение Морнхолд? Он не помнил. В голове всплывали какие-то обрывочные воспоминания о городе Блэклайт, который вроде бы был столицей Морровинда в скайримские времена, а значит, Морнхолд, наверное…

Вернувшись домой, он бухнулся в кресло и уткнул голову в ладони. Принести в жертву тысячи ради того, чтобы вернуться домой. Чтобы спасти свою семью и своих людей - и то неизвестно, как ему это удастся…

Я превращаюсь в Харкона, подумал он. Говорил ведь Партурнакс, не надо путаться с Молаг Балом.

Но какой у него выбор? Дагот Ур сидит в Красной Горе и насылает на Вварденфелл безумие, мор и пепел. В его руках сердце бога, и никто, ни слабеющий Трибунал, ни даже Принцы Даэдра не способны его обезвредить. А Аэдра, как известно, в дела смертных почти не вмешиваются.

Остановится ли Дагот Ур, когда обратит остров в королевство пепла, или мор и бури пойдут дальше? Полетят в материковый Морровинд, на Солстхейм, в Скайрим…

Джон представил себе деревню скаалов - усыпанную золой, полную безумных чудовищ. Представил Вайтран, где Златолист увял на двести лет раньше, а жители превратились в раздутые бредящие мешки корпрусного мяса. И когда посреди этого ада откроются врата Обливиона, уже никто не встанет на пути Принца Разрушения и его орды. Из опыта с Шаварри он знал, что Мором - и наверняка корпрусом - способны заболеть даже вампиры.

Тамриэль падет, и тогда Джону будет некуда и не к кому отправляться. Он так и останется в ледяной расселине, мертвый, как преданная им Дени, как весь его мир, который накроет тень Дрогона. А Скайрим… а Серана? В каком мире она проснется - в мире, наконец-то дождавшемся Тартаага?

Долгожданная огненная буря, конец времен, который ознаменует появление Алдуина, будет милостью для Нирна и его же окончательным падением в ничтожество, ведь Алдуин все еще разбит, рассыпан на искры. И если мир все же сумеет возродиться - он возродится ущербным, как старая, умирающая луна.

Безумию Дагот Ура должен быть положен предел, его связь с сердцем должна быть разорвана, но само сердце… что с ним делать? Джон беспомощно покачал головой, страдая от собственной ограниченности, невозможности заглянуть за пределы, положенные смертному разуму, и узнать нужное.

“Рука, благословленная звездами, берет трижды проклятый меч, чтобы сжать урожай…”

И принести в Вварденфелл огненную бурю.

Ему вспомнилась Королевская Гавань, полыхающая, полная истошных воплей и ужаса. Вспомнилось и то, как мало людей, хоть живых, хоть мертвых, нашлось в Красном Замке после битвы, а ведь шел слух, что туда в поисках убежища стеклось чуть ли не полгорода. Но на деле единственное, что в замке имелось в избытке, это закладки Дикого Огня.

Серсея ненавидела Королевскую Гавань, подумал он. Там погибли ее сыновья и отец, по тем улицам ее, гордую королеву, гнали нагую и обливали нечистотами. Она не отказалась бы от победы в войне, она желала ее, но победа труднодостижима, когда в противниках дракон. А потому остается лишь насладиться последним горьким триумфом - ведь ничего в мире, даже короны и власти, она не жаждала так сильно, как увидеть ненавистную Гавань в огне. И этот огонь пришел к ней сам, его надо было лишь немного раздуть, подтолкнуть, разозлить - а потом, уходя, поджечь последний фитиль. И отчаливая от тайной пристани, увидеть, как погибнет новая королева, наконец-то воссевшая на трон своих предков.

И так бы оно и случилось, если бы Дени оказалась хоть капельку милосерднее.

Но она не приняла капитуляцию и не остановила Дрогона. Она помнила Миэрин, где ее Безупречных убивали по закоулкам, и больше не желала снисходить к пугливой и подлой людской натуре. Они разбудили дракона и пожали плоды.