Я сознавала, что в таком состоянии мне не следует садиться за руль, но ничего не могла с собой поделать. Лишь после того, как я едва не сбила фонарный столб, а водитель встречного автомобиля выразительно покрутил пальцем у виска, у меня хватило здравого смысла припарковаться у супермаркета и дальше пойти пешком. Полтора километра я шла в Хорнебург по обочине дороги, не чувствуя ни холода, ни ветра, ни усталости, а по пятам за мной гнались серые, набухшие тучи и норовили обрушить мне на голову смешанный со снегом дождь. А когда в сумке внезапно завибрировал мобильник и на дисплее высветился номер Эберта, я собралась с духом, ответила на звонок и совершенно будничным тоном солгала, что у знакомой по фитнес-клубу сегодня день рождения, и мы всей группой отмечаем праздник в кафе. Эберт великодушно не стал возражать против моего опоздания к ужину, передал мне привет от Курта и благополучно отсоединился, а еще через мгновение со стороны Хорнебурга вылетела машина Ханны, и мне оставалось лишь надеться, что, двигаясь на такой большой скорости, «подруга» физически не успела опознать в закутанной в капюшон фигуре супругу Эберта Штайнбаха. Зачем Ханна ездила к Йенсу я могла лишь предполагать, а, учитывая, что я и сама толком не понимала, с какой целью меня снова понесло в Хорнебург, анализировать чужую мотивацию у меня не было ни желания, ни элементарного морального права. У меня, можно считать, уже вообще ничего больше не было: ни мужа, ни семьи, ни будущего, только эта безумная попытка продлить агонию…
В нескольких метрах от заброшенной конефермы меня, наконец, догнали тучи и яростно разразились дождем, я побежала по грязи, пару раз чуть не растянулась во весь рост, и в отчаянном порыве с неведомо откуда взявшимся приливом сил непрерывно замолотила в дверь.
– Ты меня плохо поняла? Тогда повторяю еще раз – проваливай отсюда по-хорошему, иначе мне придется забыть о том, что ты женщина, и вытолкать тебя взашей! – не оставляющим ни малейших сомнений в серьезности своих намерений голосом пригрозил невидимый снаружи Йенс, – может быть таким образом ты поймешь, что нам не о чем разговаривать.
– Я просто хотела попрощаться! За что ты так со мной обращаешься? – по моим щекам градом катились то ли слезы, то ли дождевые капли, а от осознания горького факта, что даже здесь я никому не нужна, меня душил тугой комок глухих рыданий. И все же я должна была найти в себе волю хотя бы напоследок сохранить достоинство.
– Я уезжаю из страны, Йенс, – я стремительно развернулась на сто восемьдесят градусов и вполоборота крикнула в пустоту, – развожусь с Эбертом и возвращаюсь домой. Я приходила сказать, что больше тебя не побеспокою.
– Беата? Черт, подожди! – дверь вдруг распахнулась у меня за спиной с душераздирающим скрипом и, судя по хлюпающей позади грязи, Йенс бросился мне вдогонку, но я не собиралась даже оглядываться, – Беата, да постой же ты! Что с тобой? Ты вся промокла… Где твоя машина? Прости меня за грубость, я думал, это опять Ханна!
– Меня ты ведь сегодня тоже выгнал, – не оборачиваясь, напомнила я, и решительно ускорила шаг, – я зря пришла туда, где меня не ждут, но я уже ухожу.
– Не уходи! – Йенс резко схватил меня за плечи, и с какой-то злой иронией я вдруг отрешенно резюмировала, до какой степени мы с ним оба слабы и больны: у меня не осталось сил вырваться, а у него – меня удержать. А проклятый дождь будто специально полил еще сильнее, чтобы окончательно нас добить.
– Идем внутрь, – первым отмер Йенс и ненавязчиво увлек меня за собой. Я не стала сопротивляться: разве я не сама стучала в эту дверь в надежде, что Йенс меня впустит?
– Кажется, тебе немного лучше…, – одними губами прошептала я, машинально отмечая, что некоторое время назад портретное сходство Йенса с жуткими персонажами фильма про зомби выглядело куда более очевидным.
– Твои лекарства помогли сбить температуру, мне действительно чуть –чуть полегче, – подтвердил Йенс, надолго закашлялся и приглашающим жестом указал в сторону единственной жилой комнаты, – проходи, там теплей. Хотя ты здесь, по-моему, лучше меня ориентируешься, да?
– Да, -судорожно кивнула я, бегло осмотрелась и, с трудом переборов нахлынувшие эмоции, спросила, – раз уж ты начал со мной разговаривать, может быть, ответишь, как ты тут живешь?
– Ты не поймешь, -задумчиво произнес Йенс, и от закипающего раздражения мне даже стало жарко, – меня уже много лет не заботит состояние этого тела, чем быстрее тело разрушится, тем быстрее освободится сознание.
– Это самое идиотское оправдание, которое мне доводилось слышать! – в лицо выпалила я, – не проще ли сразу в петлю залезть, чем годами пить, не просыхая, жить в сарае и превращаться в скотину?
– Я говорил, что ты не поймешь, – усмехнулся Йенс, словно и не замечая моего раздражения, – но тебе этого и не нужно. Я сейчас чайник поставлю, отогреешься и расскажешь, что случилось у вас с Эбертом…
– Надо же, поверить не могу, что ты знаешь, где в этом бардаке стоит чайник, – издевательски скривилась я, -да ладно, самой как-то сподручнее, привыкла уже за два –то года…Заварка осталась?
–Вроде бы, глянь на полке, – без особой уверенности пожал плечами Йенс и неожиданно добавил, – между прочим, я тоже не понимаю, что ты здесь делаешь, если ты из-за этого злишься. Твое поведение для меня такая же загадка, как и для тебя моё. Не хочешь мне ничего сказать по этому поводу?
– Ты не поймешь! – вырвалось у меня, и я вдруг поняла, что действительно недалеко ушла от Йенса.
– Ну вот, – на долю секунды сухие, потрескавшиеся губы Йенса тронула едва уловимая улыбка, – счет один-один. Накинь одеяло, оно не слишком чистое, но это всё же лучше, чем дрожать от холода. Я бы налил тебе выпить, но у меня ничего нет.
– Сегодня день сплошных сюрпризов, – удивленно фыркнула я, – ты взялся за ум?
– У меня остались нерешенные вопросы с Ханной, – уклончиво сообщил Йенс,– мне необходимо закончить кое-какие дела.
–А потом? – сквозь шипение электрочайника уточнила я.
– Ждать, – закашлялся Йенс, – ждать, когда это тело станет непригодным. Так что случилось? Эберт причинил тебе боль? И где машина?
–На парковке, в городе, какая разница? – тряхнула влажной головой я, -до нее меньше часа ходьбы. Не беспокойся, я не собираюсь у тебя задерживаться. Обсохну и сразу уйду.
–Я не пущу тебя под дождь. Твоему телу еще служить и служить, и ты должна его беречь, – завел любимую пластинку Йенс, и меня напрочь покинули жалкие остатки самообладания.
– Прекрати эту чушь! – истерически взвизгнула я, – слышать ее не могу. Ты –сумасшедший, и я, видимо, тоже, раз два года ходила к тебе, как на работу. Но теперь со всем этим покончено, я уезжаю! Ты можешь и дальше загонять себя в гроб, а Эберт снимать проституток и жаловаться Курту, какая я неблагодарная дрянь. Идите вы все к чертям собачьим, и ты, и Эберт, и Ханна, и вся эта никчемная жизнь. Мне надо было сразу подать на развод, когда жить с Эбертом стало совсем невыносимо, когда мы стали чужими, когда я поняла, что рядом с ним так и останусь домохозяйкой, а на мои мечты ему плевать!
– Почему ты так долго терпела? – тихо спросил Йенс, и мне мигом расхотелось истерить под его пристальным взглядом, – надеялась, что всё наладится? Боялась остаться без денег? Родители давили?
– И это тоже, – опустила глаза я, но затем дерзко вскинула голову, – а еще мне казалось, что я тебе нужна. Мне казалось, что однажды я пойму, что с тобой происходит, но мне нужно было просто признать, ты обычный сумасшедший, и мое предчувствие, моя интуиция – это просто оправдания бездействию. Бредом про тело и сознание ты оправдываешь нежелание менять образ жизни, а я пряталась за своими глупыми фантазиями от страха неопределенности. Вот и всё, Йенс, поговорили, впервые за два года. Мне пора. И не надо опять про дождь, не сахарная, не растаю.
– Люди везде одинаковые, Беата, – без всякой логики сказал Йенс, – тебе нужно смириться с мыслью, что такие эберты, ханны и курты будут окружать тебя всю жизнь, в какой бы стране ты не жила, и чем бы ты не занималась. Они так же будут сплетничать, лгать, предавать, подставлять и использовать тебя, некоторые из них будут даже искренне любить тебя, но понимать эту любовь исключительно по-своему и недоумевать, отчего ты не отвечаешь взаимностью. Либо ты научишься сосуществовать с этим миром, постоянно скрываясь под масками, либо ты в нем не выживешь. Но я уверен, у тебя все получится, с опытом ты нарастишь слоновью кожу и перестанешь принимать всё близко к сердцу, перестанешь так остро чувствовать боль и несправедливость.
