–Что, не веришь мне, да? – не стесняясь оторопевших немцев, громко расхохоталась я, – а Эберт вот поверил…

–Беата, ты не здорова, – испугался отец, – родная моя, я тебя умоляю, скажи, в каком ты кафе…

–Давай-как я лучше еще расскажу тебе, что Йенс арестован по обвинению в убийстве Ханны, – я прекрасно знала характер своего отца и понимала, что в этот самый момент мама уже набирает мобильный Эберта. Черта с два мой супруг будет переживать о моем здоровье, а вот позора на весь Ор-Эркеншвик он точно не допустит и примчится за мной на всех парах, дабы силой увести меня домой и запереть под замок до прибытия неотложки, – зачем вам сюрпризы, правда? Прости, пап, у меня дела. Мне бесконечно жаль, что финансировать ваши поездки в Европу я больше не смогу, так что ищите другие места для отпуска.

–Беата, какие поездки? – поразился моему цинизму отец, – ты что такое говоришь?

–Вы же привыкли пять лет подряд проводить лето за границей, – я швырнула на столик деньги и выбежала прямо под дождь. Я чувствовала, что несу какой-то невообразимый бред, страшно оскорбительный для самых близких мне людей, но накопленный стресс целиком подчинил себе мой измученный мозг, – теперь все, финита ля комедия, начинайте врать соседям и считать каждую копейку. Или попробуйте сохранить дружбу с любимым зятем, вы же его всегда боготворили, вы даже не думали, каково мне с ним живется! Только всем хвастались, какой у вашей дочери шикарный дом и как ей повезло в жизни!

–Беата, ты…-начал было отец, но, к счастью, у меня хватило ума нажать отбой, чтобы не вылить на родителей новый поток грязи.

Холод, сырость, обжигающий ветер – пока я сидела в кафе, погода заметно испортилась, и я с порога ощутила, как меня пробирает зябкая дрожь. Набухшие, мрачные тучи полностью заволокли небо, через час уже должно было смеркаться, а через два – стемнеть, но я даже в мыслях не имела вернуться домой. И Эберт, и тот особняк, в стенах которого я провела последние пять лет, навсегда остались в прошлом. Позже я заеду за своими личными вещами, но только не сейчас. Сейчас я с гордо поднятой головой пойду туда, куда меня в сердцах послал Эберт, я пойду пешком в Хорнебург, сорву пломбу с опечатанной полицейскими двери и переночую на месте преступления, а наутро решу, как мне быть дальше. Ну а для того, чтобы меня не доставали звонками, я выключу телефон. Только таким варварским способом я смогу наконец-то остаться наедине с собой и привести в порядок творящийся у меня в голове хаос.

В Хорнебург я пошла окольными путями, намеренно обходя сначала дом покойной Ханны, а потом и ферму Курта. Я боялась ни бурного выяснения отношений, ни гнусных эпитетов в свой адрес, я всего лишь не хотела доставить Эберту и иже с ними удовольствия лицезреть меня в таком виде, а также всерьез опасалась оказаться в больнице. В каком-то полузабытьи я кружила и петляла в окрестностях Ор-Эркеншвика, и к тому времени, как я вышла на дорогу, на улице успело полноценно стемнеть. Немного поколебавшись, я отвергла план продолжать путь по тротуару и напролом двинулась через лесопосадки, несмотря на раннюю весну, изобилующие буйной хвойной зеленью. На автопилоте я шла по влажной земле, после недавней бури, густо усыпанной ветками, и не сразу услышала за спиной осторожные шаги, а когда машинально оглянулась, на меня внезапно набросился скрывавшийся в потемках человек с недвусмысленной целью вырвать из рук сумку.

ГЛАВА XII

Бывают в жизни моменты наивысшего нервного напряжения, практически катарсиса, когда мозг внезапно подключает все свои скрытые резервы, впрыскивая в кровь бешеную дозу адреналина, и еще недавно едва живой человек моментально превращается в сгусток концентрированной энергии, сметающий на своем пути казавшиеся непреодолимыми препятствия. Будучи намертво припертой к стенке отвернувшейся от меня Фортуной, больная, морально измотанная и страшно уставшая, я вдруг ощутила колоссальный прилив силы, помноженный на острую вспышку бесконтрольной ярости. Я и так уже была почти на грани, я всё потеряла и стремительно погружалась во мрак, я стояла на руинах своей разрушенной жизни, а в душе медленно догорали последние всполохи надежды. Если в итоге все-таки будет установлено, что Йенс задушил Ханну в состоянии аффекта, похоже, я без труда пойму его мотивацию, потому что, судя по моим нынешним ощущениям, бесконечное давление на психику чревато самыми непредсказуемыми метаморфозами.

Грабитель напал на меня сзади и сходу попытался завладеть моим скудным имуществом, и в следующее мгновение я вдруг осознала, что готова убить за эту чертову сумку. Даже не оттого, что у меня не осталось ничего кроме паспорта и тонкой пачки наличности, а скорее в знак протеста против очередного удара судьбы. Я больше не хотела быть вечной жертвой, что-то во мне оборвалось, и я почувствовала, что должна даже не просто защищаться, а напасть первой. Резко извернувшись, я выскользнула из хватки грабителя, на долю секунды столкнулась глазами с несколько опешившим взглядом, и в приступе животной ненависти ко всему человечеству к целом и к его конкретному представителю в отдельности, на голых инстинктах пнула преступника в пах, а пока тот отходил от болевого шока, безотчетно подняла с земли тяжелую, суковатую ветку, сломанную мощным ураганным порывом, и с воплем приложила ею своего противника по голове. Произошедшее дальше мигом отрезвило мой агонизирующий разум: то ли временное помрачение действительно придало мне недюжинную силу, то ли неудачливому грабителю хватило малого, но один единственный удар не только свалил преступника с ног, но и натуральным образом его вырубил.

Паника накрыла меня девятым валом, я прижала к боку злополучную сумку и в ужасе побежала через лесопосадки прочь от этого жуткого места. Я толком не понимала, что делаю, и лишь миновав добрую половину дороги на Хорнебург, полностью осмыслила содеянное и остановилась, как вкопанная. Сердце по-прежнему колотилось в отчаянном ритме, воздуха катастрофически не хватало, а руки непрерывно тряслись. Непослушными пальцами я кое-как выудила из сумки телефон, с третьей попытки набрала нужный номер и дрожащим голосом сообщила полицейскому дежурному подробности произошедшего, после чего в изнеможении привалилась к замшелому стволу ближайшего дерева и долго не могла заставить себя элементарно пошевелиться. Мне было так плохо, что я совершенно не думала о своих дальнейших перспективах, я напрочь исчерпала все силы и согласна была на любое развитие событий. В тюрьму так в тюрьму, в психушку так в психушку, куда угодно… Мой личный предел возможностей был преодолен, чувства притупились, и мною овладела липкая, тягучая апатия, абсолютное безразличие ко всему и вся.

Я плохо ориентировалась в течении времени, но, по-моему, наряд полиции отреагировал исключительно оперативно. Старший офицер начал было засыпать меня вопросами, но я не сумела выдавить из себя ни слова, равнодушным жестом указала в сторону леса и непременно осела бы на землю, если бы меня в падении не подхватил один из полицейских. Все, что случилось потом, я помнила только краткими урывками, да и то, с трудом отличала реальность от галлюцинаций. Кажется, меня перенесли в машину, кажется, бережно уложила на сиденье, кажется куда-то повезли… Я проваливалась во тьму, снова выныривала на свет и опять тонула в сумерках сознания. Наяву или в бреду меня пронзила невыносимая боль в животе, я закричала, выгнулась дугой и отчетливо почувствовала стекающую по ногам струйку крови. Дальше была торопливая суета вокруг, слитые в неразборчивую какофонию голоса, опять темнота, и снова свет, теперь уже электрический… Мрак вдруг стал абсолютным – тихим, спокойным, уютным, и меня окутало спасительное тепло.

–Фрау Штайнбах, Беата, вы меня слышите? – настойчиво звал меня женский голос, и я никак не могла сообразить, откуда доносятся все эти раздражающие звуки.

–Где я? – я с трудом разлепила веки, со стоном зажмурилась от непривычно ярких солнечных лучей и сквозь выступившие на глазах слезы, наконец, разглядела очертания женщины в медицинской униформе.