Я несколько раз вдохнула и выдохнула, смахнула выступившие на глазах слезы и, поглубже надвинув капюшон, шагнула навстречу своей новой жизни. Счет шел буквально на минуты, и я не собиралась транжирить утекающее сквозь пальцы время. Мне откровенно повезло, и я успела подчистую опустошить кредитку до ее неминуемой блокировки, и пусть не особо внушительную сумму мне предстояло теперь растягивать на неопределенный период – все-таки это было лучше, чем остаться без средств к существованию с двадцатью евро в кошельке. Пока я снимала деньги, на Ор-Эркеншвик вновь обрушился дождь, по обыкновению мелкий и колючий, и меня опять начало лихорадить, после чего я всерьез испугалась, как бы меня не увезли в больницу прямо с крыльца банковской кассы. Впрочем, если уж трезво оценивать сложившуюся ситуацию и называть вещи своими именами, кроме как на казенной больничной койке, мне и переночевать-то было, в принципе, негде.
Окружающее пространство продолжало дрожать, вращаться и расплываться желто-красными пятнами. Я кое-как доковыляла до кофейни, забилась там в самый дальний угол и, заказав себе комплексный обед, вытащила из сумки мобильный телефон. Пропущенных звонков на дисплее не отображалась: судя по всему, для Эберта я резко перестала существовать на свете. Ну что ж, разве не этого я и добивалась? Да, я планировала расстаться с мужем цивилизованным образом, я надеялась избежать публичной огласки и вовлечения широкого круга посторонних лиц, но сделанного не воротишь, и я должна была исходить из конкретных обстоятельств, каким бы низким и отвратительным мой отчаянный жест не выглядел в глазах местной общественности, отличающейся поразительно консервативным мышлением. Я отлично понимала, что само по себе убийство Ханны –это абсолютно беспрецедентный случай для застойного болота маленького провинциального городка, в котором обычно происходит настолько мало заслуживающих внимания событий, что любая незначительная новость автоматически раздувается до уровня грандиозной сенсации, а стоит просочиться информации о моем визите в полицию и озвученном там заявлении касательно связи с главным и единственным подозреваемым, как Ор-Эркеншвик будет целый месяц гудеть растревоженным ульем. Я ничуть не сожалела о содеянном, мне лишь было грустно и обидно от того, что всё оказалось абсолютно бессмысленным. Я по-прежнему не верила в виновность Йенса, более того, я интуитивно чувствовала, что он осознанно возвел на себя напраслину, но упорно не могла постичь его замысел. Я ни на мгновение не сомневалась, что Йенс не способен на преступление, я бы всё отдала, чтобы ему помочь, чтобы прекратить этот неописуемый абсурд, я готова была под присягой повторить свои показания в суде, но мои слова ни на что не могли повлиять. Йенс упорно двигался к отвесному краю черной бездны, он стоял с занесенной над пропастью ногой, я была не в силах его остановить. Если бы Йенс полностью отрицал вину, полиция была бы заинтересована в проведении независимого расследования, подчиненные комиссара Берггольца рыли бы носом землю в поисках улик перед тем, как окончательно передать дело в суд, но в моей родной стране признание исторически считалось царицей доказательств, и я не думала, что немецкая полиция ушла уж очень далеко. Дело закроют, Йенса осудят на громком процессе, а истинный убийца Ханны Беккер так и останется на свободе. И сколько бы я не надрывалась в заведомо бесплодных стараниях убедить Берггольца в невиновности Йенса, скорее меня принудительно госпитализируют в психлечебницу, чем отравят дело на доследование.
Я прокручивала в памяти разговор с комиссаром, и всё отчетливее убеждалась, что для него всё и так предельно очевидно. Йенс задушил гражданскую жену на почве личной неприязни, находясь в состоянии аффекта, и под действием лекарственных препаратов погрузился в глубокий медикаментозный сон. И вроде бы со всех позиций исключительно стройная версия, но… Хотя, о чем я, не приводить же в мне в качестве главного довода в защиту Йенсу его происхождение из другого измерения… Если я ничего не могу изменить, я просто буду рядом, я просто буду верить, я просто буду ждать.
–Беата, что у вас там случилось? – я ответила на звонок, даже не глядя на экран, и взволнованный голос отца резко вырвал меня из задумчивости.
–Привет, пап, – я мобилизовала остатки здравомыслия и заставила себя не пугать отца паническими интонациями в голосе. В конце концов, все свои проблемы я создала сама, и чем меньше я буду нагнетать обстановку, тем лучше, – Ханну Леманн убили сегодня ночью…
–Это я уже знаю, – несколько озадачил меня отец, – Эберт мне сказал…Я не очень хорошо его понял, но суть уловил. Страшные новости, конечно, просто в голове не укладывается… Передай наши с мамой соболезнования девочкам, Мие и… кажется Леони, да? А теперь расскажи о себе, ты вообще где сейчас?
– Обедаю в кафе, – не стала отягощать совесть очередной ложью я, – тяжелое утро выдалось.
–Это понятно, – согласился отец, – а в остальном, что происходит? Я не застал тебя дома, позвонил Эберту, и мне совсем не понравилось, как он о тебе отозвался. Вы с ним крупно поссорились, да?
–Мы разводимся, пап, – сплеча рубанула я, не видя смысла тянуть резину, – между нами все кончено.
–Беата! – потрясенно выдохнул отец, явно не ожидавший от меня столь категоричного заявления, – ты хорошо подумала? С бухты-барахты такие решения не принимаются. У вас же все было хорошо… Думаю, вам обоим надо остыть, перегореть и успокоиться… Я понимаю, трагедия с Ханной выбила тебя из колеи, да и Эберт тоже весь на нервах, но…
–Никаких «но», пап, – по слогам отчеканила я, -мы расстаемся. У нас нет ничего общего, наш брак- пустая формальность, я не люблю Эберта, а он не любит меня. Достаточно причин, чтобы развестись?
–Дочка, это всего лишь кризис, который обязательно наступает в любой семье, – попытался урезонить меня отец, – вам нужно проявить немного терпения, и вы преодолеете все разногласия. Беата, кто стал инициатором развода, ты или Эберт?
–Я, – с невольной жестокостью добила отца я, но уже не смогла остановиться и уверено добавила – пап, это моя жизнь, и я вольна поступать по своему собственному усмотрению.
–Беата, я понимаю, вы с Эбертом поругались, тебя обуревают эмоции, это нормально, – не сдавался отец, – но ты же взрослая женщина, а не девочка-подросток. Что ты будешь делать, если все-таки настоишь на своем и разведешься с мужем? Это Германия, Беата, кроме Эберта у тебя там никого нет, ты останешься одна, без работы, без жилья…
–Ну и к дьяволу всё! – вспылила я, и посетители кафе одновременно вытаращились в мою сторону. Ну, конечно, когда еще увидишь бесплатное цирковое представление! Хорошо еще, что мы с отцом говорим по-русски, и предмет нашего диалога, ведущегося исключительно на повышенных тонах, недоступен для понимания большинству зрителей.
–Беата, ну нельзя же так! – исчерпал все аргументы отец, – ну что такого могло у вас случиться, чтобы ты потеряла рассудок? Извини, что в лоб спрашиваю, ты застукала Эберта с другой?
–Нет, пап, это я ухожу к другому, – целиком взяла на себя ответственность я, – доволен? Эберт ни в чем не виноват, это я настояла на разводе.
–Беата, похоже, ты плохо себя чувствуешь, – по-своему интерпретировал отец мой звенящий от напряжения голос, – у мамы получше с немецким, я сейчас попрошу ее, чтобы она позвонила Эберту и попросила его отвезти тебя домой.
–Не смейте никому звонить! – теряя контроль над измочаленной психикой, взвилась я, -или звоните, пожалуйста, кому хотите, хоть Эберту, хоть Курту, мне плевать, что они вам наговорят. Хочешь информацию из первых уст? Я развожусь с Эбертом из-за Йенса Беккера, мужа Ханны.
На пару секунд в трубке повисло тяжелое молчание, за время которого я слегка пришла в себя и запоздало осознала, что своим надрывным признанием всадила родителям нож в сердце.
–Постой, я, видимо, неправильно расслышал или что-то путаю, – уцепился за соломинку отец, – когда мы приезжали к тебе в прошлом году, Ханна говорила, что ее муж совсем спился и живет чуть ли не в конюшне где-то за городом.