Они оказались в том же тупике Ист-Энда, что и всегда. Благодаря прошлой командировке в Отделе Тайн доработали пульт, и она была рада этому как никогда раньше.
— Холодно, — сказал Макс. — Пошли, может, сможем снять ту же квартиру.
Ноябрьское солнце освещало дома, похожие на коробки из-под печенья, падало волной на тротуар и дорогу, и Гермиона впервые после переключения ощутила себя не за стеклом, а с обратной его стороны.
Позже, в библиотеке, Гермиона наблюдала за нахмуренным лицом Макса. Она не могла оставить это просто так, хоть и не была в ответе за его настроение. Хотя, если подумать, отчасти все же была.
— Может, это и не такая важная работа, — сказала она, а Макс хмыкнул и поднял голову от свитка 15 века.
— Для тебя она важная.
Гермиона положила руки на стол, вскользь отмечая, что у нее шелушилась кожа между пальцами. Наверно, это от резкого перепада температур. Макс больше ничего не говорил, и Гермиона снова вернулась к бумагам. Ей изо всех сил хотелось увидеть красоту в солнечных бликах на окне, в полосах света и кружащихся в них пылинках, но едва различимая отрешенность не давала отвлечься на внешний мир.
— Почему, когда мы чувствуем очень много эмоций за раз, то остаемся опустошенными? — вдруг спросил Макс. Он подпер щеку рукой и посмотрел куда-то в конец зала.
— Так устроен наш мозг.
— Я не об этом, Гермиона.
— У здоровых людей немного по-другому, — все же сказала она. — Они не становятся пустыми.
— Я это иногда чувствую. Когда очень стараюсь быть счастливым.
— Но это же не твоя мечта.
— Что?
Эти слова давно крутились у нее на языке. Гермиона много наблюдала за ним, стараясь понять, и, может, стала терпимее или, наоборот, вспомнила, каково это.
— Я пыталась доказать тебе, что эта работа прекрасна, как вижу ее я. Для меня эти путешествия, книги, бесконечные знания — самое высшее благо, о котором только можно было мечтать. Но ты — именно ты — совсем другое.
Он постучал пальцами по столу.
— Я хочу сказать, что ты имеешь право жаловаться на эту работу, — добавила она, смотря ему в глаза. Макс улыбнулся уголком губ.
— Есть ли смысл сожалеть о том, что не случилось?
Она никогда не могла запомнить его цвет глаз, сейчас же увидела — серые, а в уголках паутинка морщин от частых улыбок.
— Не знаю. Может, стоит найти что-то там, где ты сейчас.
Макс ничего не ответил, но она и не ждала от него полного согласия. Ей было важно сказать это. Она провела рукой по лицу: как же это все было сложно.
Спустя час пришел Том: одним хлестким движением скинул пальто на спинку и сел напротив них. Он небрежно поправил волосы, а потом сказал:
— Я отправил запрос на те книги, что были в списке. «Материя из воздуха в воздухе» приходит через два дня, остальные — через четыре.
От Тома пахло свежим предзимним воздухом, и Гермиона в первую очередь подумала, не замерз ли он, пока ходил по их поручению в Косой Переулок.
— Молодец, — первым сказал Макс. Дальше они снова сидели в тишине, которая с появлением Тома перестала ее угнетать, а обволакивала, словно крылом. В библиотеке было свежо-свежо, но все равно хотелось выйти на улицу.
Гермиона встала, чтобы размять спину. Она оперлась руками на спинку стула. Том проследил за ней взглядом и, склонив голову к плечу, спросил:
— А ты как думаешь, кто виноват в том, что открыли ящик Пандоры?
Его лицо освещали только несколько свечей, сглаживая черты. Гермиона отстранено рассмотрела библиотеку — почти что пустую, наполненную тусклым светом. На мгновение ей показалось, что они, как когда-то в школе, засиделись до закрытия.
— Зевс, — ответила она. — Он решил отомстить Прометею, с него все и началось.
— А я думаю, что каждый из них виноват. Человек или Бог, как в мифе, сам делает выбор в своей жизни, и никто не может влиять на него. Они могли отказаться, разорвать эту цепочку, но не сделали этого, потому что Зевс им сказал. — Он помолчал. — Это, вообще, очень хорошая отговорка.
— Не каждый готов рисковать своим положением в жизни ради того, чтобы были приняты правильные решения, — сказал Макс, отложив бумаги на другой конец стола. — Мы всегда выбираем, что будет удобнее нам, и часто принципы в этом вопросе не учитываются.
— Очень цинично, мистер Перри, — фыркнул Том, — но это не отменяет их виновности.
— Я и не говорю, что отменяет. Но иногда люди или Боги живут под гнетом чужого авторитета, и их выбор нельзя назвать только их выбором.
***
Гермиона проснулась раньше времени и вышла на кухню выпить воды. Было еще темно, и рассвет только-только начал подниматься от земли. Окно покрылось инеем от холода, и ей захотелось подышать на него и нарисовать какую-то картинку. Она постаралась удержать в себе чувство спокойствия подольше.
Она вздрогнула: за столом сидел Том.
— Том! — потом, смягчившись, спросила: — Милый, не можешь уснуть?
Он широко зевнул, не прикрывая рот, и потянулся.
— Юксаре стянул с меня одеяло, а потом очень долго выл, пока я его не выгулял, — сказал Том, словно оправдываясь. — Сам я уснуть больше не могу, а если выпью еще одно снотворное, буду целый день сонный.
У нее в груди зажглась нежность к нему, подобно маленькой лампочке.
— Будешь какао? А потом пойдешь еще поваляешься.
Том положил голову на руки и улыбнулся.
— Да, буду, — ответил он спокойно. Его голос был мягким, и ей захотелось обернуть Тома пледом. Она поставила кипятиться молоко. Он потер глаза, похоже, стараясь взбодриться, а потом очень серьезно сказал: — Я так рад, что мы встретились. Моя жизнь стала лучше. Спасибо тебе.
Гермиона не выдержала и, сев рядом, притянула Тома к себе. Он был теплым и очень расслабленным. Сердце забилось быстрее, а в ладонях стало горячо.
— Я тоже рада.
Он положил голову ей на плечо и прикрыл глаза. Его ресницы защекотали ей шею, и она хихикнула.
Молоко начало выкипать, и Гермиона уменьшила огонь магией. Она отлевитировала чашку ему в руки и отстранилась.
— А ты не будешь?
— Дай глоточек, хоть попробую.
Том протянул ей какао и снова мучительно зевнул.
— Знаешь, мне кажется, что у меня кончились все амбиции в жизни, — сказал он тихо, стараясь не смотреть ей в глаза.
Лучи рассветного солнца упали ему на плечи и руки. Гермиона повернула голову к окну, щурясь. Этот момент — настолько спокойный — должен был длиться как можно дольше. Словно солнце и вправду скатилось с небосвода и упало прямо ей в руки, зажигая в груди теплый свет.
— У меня сейчас едва хватает сил просто жить, — сделав глоток какао, продолжил Том, — и немного даже наслаждаться жизнью. Вкусно, кстати.
— Смотри, как красиво, — сказала Гермиона и, тронув его за плечо, указала на окно. Столешница и плита казались ярко-коричневыми, отражая блики.
— И вправду красиво, — ответил Том. Он тоже немного щурился, хоть и не отводил взгляд. Гермиона одним движением пригладила ему волосы. — Акцио палочка Тома Реддла.
В коридоре загремел чемодан, и та со свистом прилетела ему в руку. Он встретился с Гермионой взглядом и, кивнув на окно, начал выписывать буквы в воздухе.
Гарри рассказывал ей, как на втором курсе крестраж, заточенный в дневнике, делал так же.
«Том Марволо Реддл»
Но эта надпись осталась неизменной, только раскачиваясь, словно от ветра.
— Это мое прошлое, настоящее и будущее, — сказал Том очень серьезно. — Ты знаешь, что с моего имени можно сложить анаграмму?
— Да, знаю.
— Но моя жизнь — это не Лорд Волдеморт. Это ни мое прошлое, ни настоящее, ни будущее. Теперь я это вижу.
***
Возвращаясь из Гринготтса с «Материей из воздуха в воздухе», ей больше всего хотелось выйти из холодного предзимнего Лондона в подъезд их дома, где они снимали квартиру.
— У тебя есть какие-то занятия помимо работы? — спросил у нее Том. В его голосе не было ни одного оттенка эмоции, и Гермиона все же решила, что он не старался ее обидеть. — Мне просто кажется, что ты совсем не уделяешь себе время.