— Если выучить стихотворение и не повторять его — оно забудется, мелкие, важные знания ускользают, — сказал он, продолжая раскачивать огоньки легким движением ладони. — И если долго не повторять что-то, то оно просто исчезнет, как будто его и не было. Это ли не обесценивает усилие?

Гермиона почувствовала укол сожаления, хоть и не понимала его причину. Франческа наклонилась вперед и спросила:

— Почему обесценивает?

Том громко вздохнул.

— Ты что-то делаешь, стараешься, отдаешь этому всего себя, а потом проходит время и этого нету. Оно как будто истощается.

— Ты и раньше это замечал?

Он помолчал, а потом провел ладонью по шее тем же движением, как это обычно делала Гермиона. Она невольно улыбнулась.

— Нет, — ответил Том резко, но после смягчил тон: — Раньше я постоянно что-то учил и к чему-то стремился. А сейчас я как будто деградирую.

— И что ты насчет этого чувствуешь?

Том на выдохе ответил:

— Сожаление. — Его голос казался монотонным, как будто он не до конца успел сформулировать свою мысль. — Мне грустно оглядываться на свое прошлое и понимать, что все это было напрасно. И еще мне обидно. Это предполагает, что чтобы сохранить какой-то навык, надо бесконечно его поддерживать. Это меня, если честно, пугает.

Франческа выдержала паузу.

— Пугает перспектива постоянного процесса?

Похоже, что Том кивнул — в свете разноцветных звезд было сложно понять это движение. Она видела только его силуэт: резкий профиль и опущенные вниз плечи, как будто на них лежал невидимый груз.

— Да. Потому что я не знаю, зачем. Причину. Сейчас мне вообще сложно представить, что будет с моей жизнью дальше.

— Но ты мог бы предположить?

— Я бы хотел, что мне было хорошо хотя бы половину времени, — протянул он мечтательно, а потом, словно спохватившись, добавил: — Не все время, потому что это невозможно, но хотя бы так. Мне интересно: почему раньше было легче, хоть и случались вещи намного хуже?

— Ты уверен, что тебе было легче? — твердо спросила Франческа. — Может, ты просто оставлял свои эмоции на потом?

Том качнул головой.

— Мне казалось, что я хорошо это проживаю. Я просто шел дальше, потому что видел цель. Сейчас я просто, может…

— Дошел до точки?

— Не совсем. Уже не могу быть таким сильным, как раньше. У меня нет на это ресурсов. Я просто как поломанная игрушка. — Он сделал неопределенный жест рукой в воздухе и слишком резко уронил ее на колени. — Игрушку можно починить, но такой же хорошей, как раньше, она не будет.

— Это очень магловская метафора.

— Да. Но даже если починить ее магией — я-то буду знать, что она была сломана. — Вдруг он запнулся и спокойно спросил: — Я сегодня очень много говорю?

От этого разговора она ощущала что-то сродни спокойствию и обреченности. Гермиона осмотрелась вокруг: длинные тени тянулись от окон и колыхались от ветра вместе со шторами. Стало прохладно, и она обняла себя руками.

— Если ты чувствуешь в этом потребность, то это хорошо.

— Спасибо. Даже если сравнивать мои принципы раньше, то это такой бред. Например, мое имя — какая вообще разница, как называться? Я не особенный, чтобы получить особенное имя.

— А почему ты не особенный?

Том, кажется, смутился: закрыл лицо ладонью и громко фыркнул.

— Я не делаю ничего исключительного. Я не лучше других, но и не сильно хуже. Я как бы посередине — как серая масса.

— По-твоему, чтобы быть исключительным, надо делать исключительные вещи?

Гермиона ощутила огромное желание доказать ему, что он был таким же особенным, как и все люди рядом с ней. Что он был уникальным. Как Том Реддл может быть обычной посредственностью? Она изо дня в день смотрела на него и видела множество мелких деталей, что отличали его от большинства.

— А как вы думаете? — спросил он.

— Мне было бы интереснее услышать твое мнение, Том.

На полу и стенах кабинета отражался свет от звездочек, и Гермиона все же наколдовала на своем этаже такие же. Они забликовали на ее идеально отполированных ботинках.

— Чтобы быть особенным, я думаю, нужно работать на грани возможностей. Быть лучше всех остальных.

— А по личным качествам ты можешь быть особенным? По характеру и привычкам? Или только по достижениям?

Том обнял колени обеими руками, и разноцветные звезды рассыпались по полу.

— Это же вопрос про мои взаимоотношения с людьми? — спросил он. — Я не умею бескорыстно общаться. У меня никогда не было такого. Личные качества — это, в первую очередь, я глазами других людей.

— А достижения — это не ты глазами других людей?

— Не знаю, — ответил он на выдохе. — Наверное, да.

Гермиона стянула резинку и запустила пальцы в волосы. Она хоть и хотела сосредоточиться на этом разговоре, из головы не выходила ее следующая командировка. Перед глазами проносились обложки всех тех книг, что они собрали. У нее в библиотеке были копии почти каждой из них.

— Ты оцениваешь себя, основываясь на чужом мнении? — спросила Франческа, вырвав Гермиону из задумчивости.

— Никогда не думал об этом.

— Свое мнение ты можешь считать авторитетным?

— Да, я думаю, что да.

— Как думаешь, ты бы мог самостоятельно обозначать важность?

— Ну, я все еще думаю, что быть особенным — это выделяться благодаря своим достижениям.

— Может, мы могли бы попробовать найти другие важные вещи?

— Например? — коротко спросил Том. Похоже, ему совсем не нравилось, куда зашел их разговор.

— Назови черты характера или привычки, которые тебе в себе нравятся.

— Ну, я не знаю.

Том зажал руки между коленями. Он сидел так какое-то время, и Гермиона поняла, что продолжения не будет.

— Хорошо. А какие качества понравились бы другим людям?

Гермиона невольно наклонилась вперед, сгорая от нетерпения. Том все еще молчал, и она закусила губу. Ей вдруг стало очень горько от того, что у него не было слов. Франческа какое-то время смотрела на часы, наблюдая за минутной стрелкой, а потом сказала:

— Наше время подошло к концу. В следующий раз продолжим там, где остановились.

Гермиона встала и медленно спустилась по лестнице в коридор. Том уже ждал ее.

— Зайдем в то кафе? — спросила она осторожно.

Он нахмурился.

— Я не знаю, смогу ли что-то съесть.

— Хочешь, пойдем на аврорский полигон? У меня есть доступ.

— Это не самая лучшая твоя идея, — ответил Тон очень мягко. — Может, просто в книжный? Хочу какой-то слащавый роман Бронте.

— Серьезно?

— Похоже, что я шучу?

Она вздохнула и потащила его к лифту.

Утром следующего дня она наспех заплетала волосы в косу — от заклятия горячего воздуха они стояли во все стороны — и параллельно этому старалась контролировать сборы Тома. Он замер посреди комнаты и выглядел так, будто меньше всего в мире хотел куда-то там отправляться.

— Ты взял таблетки?

— Да.

— Все?

— Да.

— Точно ничего не забыл?

— Точно, — ответил он таким тоном, как будто делал ей одолжение. Потом, правда, тонко улыбнулся и спросил: — А ты все взяла?

Гермиона замерла посреди комнаты и, картинно ахнув, воскликнула:

— Забыла!

Том удивленно поднял брови. Ей определенно понравилась его реакция, но она решила держать лицо до последнего.

— Что забыла?

— Второй закон Ньютона. Ты, случайно, не помнишь?

Он фыркнул.

— Очень смешно.

До Министерства они шли пешком, но совсем не говорили: Том, похоже, дулся на нее из-за шутки или просто очень не хотел возвращаться в прошлое. Она куталась в плащ, хотя было еще тепло.

На пятом этаже за зеленой дверью их уже ждал Макс с Юксаре на поводке и огромной папкой с документами. Гермиона без вопросов забрала ее и сунула себе в сумку.

— Ставь дату: 25 ноября 1943 года, восемь утра, — сказала Гермиона, когда Макс скрепил их запястья медной цепочкой. Он нажал на кнопку, и их окутало легким дуновением ветра, от которого даже не закружилась голова.