Том прижался к ней ближе. Он был теплым-теплым и немного дрожал.

— Я так устал быть слабаком и зависеть от тебя. У меня все еще это давящее чувство. Каждую минуту. Извини, пожалуйста, только не сердись.

Ее как будто укололи. Появилось ощущение утраченного времени. Том снова — как это утомляло — рыдал без причины, а она не знала, что нужно сказать. Время от времени Гермиона задумывалась, почему ей было так трудно.

— Не говори глупости, — со вздохом сказала она. — Я не сержусь.

Она попробовала отыскать в себе нужную эмоцию, и та наконец-то заполнила ее без остатка, как треснутый кувшин. Гермиона отстранено посмотрела на деревья и листья на них, качающиеся на ветру.

— Ты не слабак, Том.

Он поднял голову от ее плеча и вытер рукавом глаза.

— Спасибо.

— И разве тебе не стало намного лучше? По-моему, это повод собой гордиться.

— Правда?

Она снова притянула его к себе — в этот раз получилось даже без морального усилия. Том шмыгнул носом. Гермиона достала сухую салфетку и аккуратно вытерла ему щеки, нечаянно касаясь пальцами кожи.

— Ну конечно правда. Расскажешь еще раз про этот фильм?

— Хорошо, — ответил он, а потом добавил совсем тихо: — Хорошо.

— Умница.

Тремя днями спустя она сидела на ступеньках перед своим домом и наблюдала, как чья-то собака играла с солнечными лучиками на тротуаре. Уже тусклая трава на солнце казалась ярче, чем была на самом деле, и Гермиона задумалась о разнице оттенков зеленого.

— Ты чего тут?.. — спросил Том, когда чуть не споткнулся о нее на пороге. — Ты не устала?

Гермиона обернулась на него и замерла, обдумывая вопрос. Было приятно, что он спросил, но она не собиралась отвечать правду.

— Все в порядке. Ты готов?

— Ага.

К Министерству они шли через такой привычный парк, минуя прохожих, и Гермиона старалась идти как можно быстрее. Том время от времени бросал на нее такие потерянные и печальные взгляды, что она все же спросила, попытавшись придать голосу больше мягкости:

— А как ты?

Осеннее солнце светило прямо в глаза, и она подняла ладонь над головой. Том посмотрел на нее очень внимательно, а потом нахмурил черные брови.

— Знаешь, сначала я думаю, что намного лучше, а потом что-то происходит — какая-то мелочь, — и мне снова так же тошно, как и раньше.

Она поняла, о чем он говорил: возможно, дело было в ее ответе или слишком солнечной погоде.

— Если это лучше у тебя уже появляется, то, я думаю, это хорошо.

Он качнул головой.

— Да, наверно.

Больше они не говорили — у двери кабинета Франчески Том только кивнул и, совсем не остановившись, как иногда делал, повернул ручку. Она почти что рухнула в кресло и, наклонив голову, заметила, что Том в свое кресло рухнул так же.

— Мне вот интересно: я просто выбрал не тот способ или оказался не в том месте и не в то время? — сразу спросил он и, подавшись вперед, подпер голову рукой.

— Что ты имеешь в виду?

— Крестражи, — почти что выплюнул Том. — Я знал, что это очень темная магия, но тогда не видел принципиальной разницы в методе достижения цели. Вы понимаете, о чем я? И я вот подумал: а что, если бы я выбрал другой способ?

— Почему ты решил вернуться к этому вопросу?

— Просто мысли, например: мне бы тогда не пришлось торчать здесь и собирать себя по кусочкам. Или, может, тогда бы делал другие действия по достижению своей цели.

Франческа сняла очки и сжала пальцами переносицу. Гермиона против воли поджала губы: эти его слова звучали… расстраивающе.

— Какие эмоции у тебя вызывает это «собирание по кусочкам»? Дело же не в крестражах?

— Наверное, большую часть времени я разочарован, — ответил Том, и Гермиона уловила сомнение в его голосе.

— Мне кажется, что есть что-то еще.

Том отклонился назад в кресле и, упершись затылком в изголовье, сказал:

— Да, мне очень и очень больно осознавать, что большую часть жизни я выбирал самый худший вариант. Что я ошибался буквально во всем — поведении, отношении к жизни и людям. Все это было совершенно неверно. — Он помолчал, а потом, словно на что-то решился, продолжил: — Так просто невыносимо знать, что каждый кусочек моей жизни — это ошибка. Может, я тоже ошибка.

Внутри нее что-то сжалось в маленький шар, и Гермиона вздрогнула от этого ощущения.

— Тебе трудно принять это? — спросила Франческа, а когда ответа не последовало, добавила: — Свою возможность ошибаться.

— Это не просто возможность, это большая полноценная ошибка. Я буквально ничего хорошего не сделал, ничего правильного.

Он провел рукой по подлокотнику, и Гермиона неосознанно сделала такое же движение, чтобы ощутить шершавую обивку.

— Ты вправду так думаешь?

— Наверно, нет, — ответил Том и повернул голову к окну. Гермиона проследовала за его взглядом и увидела там слишком привычный пейзаж, который почему-то не вязался ни с каким временем года. Она не сразу поняла, что он продолжил говорить: — Просто по сравнению с этой ошибкой все остальное кажется таким маленьким, буквально крошечным. Как я могу брать во внимание хорошие оценки, если даже сейчас я не могу окончить два последних курса просто потому, что у меня не всегда получается заставить себя встать с кровати?

Франческа снова сняла очки. У нее была удивительно мягкая, но уверенная интонация:

— Том, давай остановимся. Это не ты не можешь окончить учебу, — она особенно выделила эти слова, — а твоя болезнь не дает этого сделать. У тебя депрессия, прошу тебя, учитывай это.

— Но я сам загнал себя в это состояние. Все мои действия в прошлом привели к этому. Это, можно считать, мое наказание.

— Ты винишь себя? — спросила она без малейшего удивления в голосе.

Том снова отвернулся к окну со скучным пейзажем и ответил, смотря в какую-то точку на потолке:

— Сейчас да. Какое-то время я злился на других, но это… бесполезно. Даже моя злость — это просто эмоция, которая ни к чему не приводит.

— А ты бы хотел, чтобы она к чему-то привела?

— Не знаю. Чтобы все эти люди сказали — мол, да, Том, мы очень плохо с тобой обращались, и поэтому ты теперь ненормальный. Но моя мать отдала Богу душу еще сто лет назад, а со всеми остальными я не вижу смысла говорить. Думаю, это уже ничего не даст.

Повисла тишина, и Гермиона стянула с волос резинку, чтобы как-то занять руки. Она вдруг очень захотела, чтобы Франческа сказала что-то хорошее, поддерживающее, что не могла сказать она сама. Эти бесконечные вопросы иногда загоняли ее в тупик.

— Давай сделаем еще одну паузу, хорошо? Депрессия — это просто реакция твоего организма на травму, — она помолчала, а потом продолжила очень уверенно: — На начальном этапе, без помощи, ты никак не мог это остановить. Это защитный механизм твоей психики. То есть, она буквально сделала все, чтобы ты обратил внимание на проблему и решил ее. Как думаешь — это хорошо или плохо?

— Плохо, наверное, — со вздохом сказал Том. — В смысле плохо, что это случилось, но я узнал очень много нового о себе. Наверно, именно это хорошо. Теперь я… больше думаю о том, что и зачем делаю. Да, это хорошо.

Они молчали какое-то время, но Гермиона чувствовала только что-то близкое к покою, и всем сердцем надеялась, что у Тома тоже появилась эта эмоция.

— Как ты себя чувствуешь в последнее время? — все же спросила Франческа. Том вздрогнул, словно слишком резко вышел из задумчивости.

— Как будто все еще ищу в черной комнате черную кошку, но хотя бы знаю, что она там есть.

— Какие ты эмоции испытываешь большую часть дня?

Том подпер подбородок рукой и протянул:

— Благодарность, одиночество, опустошенность и иногда что-то типа… нейтральности. Ну как бы есть нейтральное настроение, но оно как будто заталкивает тебя под землю, а это просто — не хорошо, но и не плохо. Боже, — он запнулся на этом слове, — как же прекрасно звучит — не плохо.

— А что насчет благодарности?

— На прошлой неделе Гермиона купила мне два чемодана новой одежды. У меня никогда не было таких хороших и качественных вещей. Наверно, это все стоило целое состояние.