Том молча выслушал ее, не прерывая. Он снова посмотрел на часы.

— Наше время вышло, — сказал он и резко поднялся.

Гермиона тоже подхватилась и побежала вниз по ступенькам. Она взяла Тома за локоть, когда они встретились в коридоре. Он одернул руку и пошел вперед.

— Не смей так себя вести со мной, — сказала она прежде, чем успела себя остановить.

Том повернулся к ней и нахмурился, потом его взгляд смягчился, как будто он наконец пришел в себя.

— Прости. Просто не трогай меня пока что, ладно?

— Как хочешь.

До дома они не стали идти пешком — на выходе Гермиона сразу же аппарировала Тома домой, а потом, наспех умывшись, вернулась в Министерство на пятый этаж с зеленой дверью. У нее было слишком много работы, чтобы думать об этом хоть лишнюю минуту.

========== Глава 5. Тяжесть облаков ==========

Рон остановился на пороге комнаты Тома и сложил руки на груди.

— Ну у тебя и бардак, — сказал он, и Гермиона заглянула за его плечо. И вправду, при свете дня это стало намного очевиднее: на полу валялись скопом ношеные вещи, постельное белье сбилось в какой-то ком в одном углу кровати, а на полу в ряд стояли грязные чашки. Гермиона зашла и почти сразу споткнулась о стопку книг.

Том посмотрел на них исподлобья и ничего не ответил. Рон вздохнул и наклонился, чтобы убрать чашки. Она пару раз бросила взгляд на Тома — какое-то время он просто наблюдал за ними, сжав челюсти, а потом сильно зажмурился, словно с трудом сдерживал раздражение.

Пол и потолок казались намного темнее, чем всегда, от чего легко было запутаться во времени дня и ночи. Гермиона снова споткнулась и посмотрела себе под ноги: это, как оказалось, была стопка книг по Темной магии. Наверно, он украл их в запретной секции, когда покидал Хогвартс.

— Какая разница, грязно тут или чисто? — неожиданно спросил Том, вставая. Он загородил собой кровать и письменный стол. — В любом случае, — его голос дрожал, как будто он с трудом сдерживался, — я могу убрать все это сам.

— Так почему же не убираешь?

— Потому что меня все устраивает.

— Послушай, — сказал Рон и медленно выдохнул, — я убираю в твоей комнате уже сколько, месяц? Может и больше. И знаешь, что? Почему именно сейчас я слышу эти претензии?

Том криво улыбнулся, словно впервые вспомнил про свой дурной характер. Он выпрямился и замер.

— Меня притащили в это время, и это я месяцами слышу только претензии в свою сторону, — сказал он певуче, как будто только и ждал повода для этих слов. — Я не хотел здесь находиться, но я здесь, и если я даже — даже! — не могу по своей воле покинуть этот чертов мир, то почему нельзя оставить меня в покое?

Гермиона задумалась, что он имел в виду: первый мир или вообще мир живых? Она осмотрелась, чувствуя, словно наблюдала всю эту сцену издалека. Рон обошел Тома по кривой дуге и рывком открыл шторы, но стало только немного светлее. За окном была какая-то облачная муть и ни одного солнечного луча.

— Как мы красиво заговорили, — сказал Рон. — А тебе чужда благодарность?

Том улыбнулся, но эта улыбка была надломленной, скорее брезгливой. Так не улыбался ни один знакомый ей человек.

— Ну что ж. Спасибо, что сломали мне жизнь. Спасибо, использовали в своих целях. И спасибо…

— Том, — грозно перебила его Гермиона, — что случилось?

— Ох, да ничего не случилось, — ответил он приторным голосом. Это тут же вернуло ее в воспоминание о Долорес Амбридж и ее сладких интонациях для ядовитых слов. — Просто я изо дня в день занимаюсь какой-то херней без возможности прекратить свои чертовы страдания. И все почему?

— Почему же? — спросила Гермиона. Она быстро сжала кулаки, стараясь подавить в себе раздражение. У нее почти сразу заболела спина, и она положила ладонь на шею.

— Потому что ты решила, — тихо начал Том, но казалось, что с каждым его новым словом голос становился громче, — ты решила найти какие-то Богом забытые книжки, и тебя даже не остановило то, что меня надо вышвырнуть из моего мира ради этого. Ради книжек. Вдуматься только! Я просто предмет, с которым можно делать все, что угодно!

Он прошел мимо нее к выходу из комнаты. Гермиона почти что ухватила его за предплечье, но он ловко вывернулся. Она еще сильнее сжала ладони в кулаки и так же резко их разжала. Внутри нее чесалось и кололось желание уязвить его.

— Слушай, а ты это хорошо придумал! — выкрикнула она ему в спину. Том ее проигнорировал. — Прости, что помешала сломать свою жизнь. Наверно, для тебя было бы лучше идти путем ненависти к себе и окружающим еще пару десятков лет!

Том замер на лестнице и посмотрел на нее таким острым и злым взглядом, и она ощутила приятную дрожь предвкушения. Он облокотился на перила и замер в деланно расслабленной позе.

— Может, так было бы лучше, — сказал он негромко, но достаточно четко, чтобы было слышно. — Представь, как тебя бы запихнули в будущее и сказали, мол: «Гермиона, вся твоя жизнь — это фарс, поэтому давай как-то по-быстрому придумай себе новую цель!» Или — что еще круче — тебе бы ничего не сказали, а просто кинули в пустой квартире на несколько недель. Отличный сценарий, ага?

— Ты ведешь себя как ребенок, — вдруг сказал Рон за спиной Гермионы. — Я вижу, что тебе просто хочется на кого-то покричать, поэтому, будь добр, делай это в другом месте.

— В каком другом месте? Может, мне сходить в Министерство и сказать во всеуслышание, что, оказывается, существуют миллиарды и миллионы других миров? — спросил Том сквозь стиснутые зубы, от чего это было больше похоже на шипение. Он резко одернул на себе футболку, как будто она сильно ему мешала.

— Погоди, — спокойно сказал Рон, и Том замер на первых ступеньках лестницы, не оборачиваясь. — Что тебя так сильно разозлило?

— Меня злит все, — ответил он, а потом повторил очень вкрадчиво: — Совершенно все.

Гермиона положила руку на перила и сжала. Ногтями она поскребла по лакированному набалдашнику. Когда Том заговорил, каждое его слово звучало так хлестко, как пощечина.

— Этот дом меня раздражает: то, какой он чистый и правильный. Вы словно создали какой-то сказочный мир, чтобы упорно не возвращаться в реальность. Эти все расписания, кто готовит завтрак; эта гипертрофированная опека. Как будто ты стараешься изо всех сил убедить себя, а они стараются убедить тебя, что ты не неудачник, который работает в скучном магазине. Как будто ты делаешь что-то важное.

Повисла пауза, которой Том, кажется, наслаждался. Он посмотрел на Гермиону и продолжил, не меняя интонации:

— И ты со своей ненужной опекой. У тебя нервы сдают, когда тебя не слушают и не делают, как хочется тебе. У тебя просто нет ни одного занятия, которое не переросло в работу. Ты совершенно посредственна. И что будет, если убрать всю эту шелуху? Ничего не будет. Никого. Вы не люди, а набор советов из журнала «Идеальная семья».

Гермиона медленно выдохнула.

— Знаешь, — сказал Рон, хмурясь, — твои слова очень ранят. Ты что, даже не понимаешь, как это звучит? За всю свою жизнь ты научился только отвечать злом на все, что с тобой происходит?

— Я прекрасно понимаю, что говорю и зачем.

Гермиона осмотрела их прихожую: сейчас она казалась отчего-то пустой. Том стоял в центре этой пустоты и брезгливо поджимал губы.

— Может, поэтому тебя и не усыновляли, — сказала она, и Том сжал челюсти. Он еще какое-то время молчал, а потом медленно спустился к дверям, обулся и вышел.

Ей не хотелось за ним идти. Они сели на ступеньках. Потом, спустя какое-то время, Рон сказал:

— У меня просто нет слов.

Гермиона обняла колени. Ее плечи давила невидимая плита.

— Это все его депрессия, — наконец ответила она, — он не хотел говорить это нам.

— Точно, — хмыкнул Рон, — без депрессии Том сжег бы дом.

— Рон!

Она уронила голову на руки. Раздражение выгорело, оставив после себя только неприятную пустоту и уже привычное безразличие.

***

Она затянула резинку на волосах туже, чем обычно.