Она так много давала другим, что даже такие маленькие разговоры наполняли ее, как треснутый кувшин: по слову, по вздоху и по капле оседали на дне.

— Ты тоже устал, — вдруг сказала она, а Рон только улыбнулся уголком губ. — И тоже никогда не говоришь, как устаешь. Рассказывай мне, пожалуйста. Я не всегда могу заметить.

Рон забрал у нее из рук чашку и поставил рядом со своей на лавочку. Гермиона на мгновение задумалась, как бы они не упали и не разбились, а после удивленно воскликнула: Рон подхватил ее на руки одним легким движением и покружился вокруг своей оси.

Пейзажи утреннего, залитого солнцем парка замелькали перед ней, как на карусели. Ей показалось, что так ярко и зелено не было очень давно, или она вправду не смотрела на мир вокруг так четко, как сейчас. От ветра ее волосы полезли ему в глаза, и она засмеялась.

— Мы все иногда теряем почву под ногами, — сказал он, даже не стараясь скрыть улыбку в голосе, — но всегда есть рядом кто-то, кто подхватит.

Он поставил ее на землю и отдал чашку кофе.

— Мы с Джорджем сейчас придумываем, как заколдовать скейты на полеты. И ролики. Это идея Розы.

— Вам нужна будет лицензия…

Рон еще шире улыбнулся, как будто точно знал, что она ответит.

***…

Гермиона сидела в кресле на втором ярусе кабинета Франчески и нервно дергала ногой. Из-за сеанса она уже на полчаса опаздывала на работу, и это, хоть не имело никакого глобального значения, ее раздражало.

Она закрыла глаза и отклонилась на спинку. Ей хотелось оказаться в любом другом месте, но она изо всех сил постаралась подавить в себе этот малодушный порыв.

— Нет, — тем временем сказал Том, и Гермиона с тоской поняла, что не слушала первые несколько минут разговора, — я не думаю, что миссис Коул для меня что-то значит. Я, в принципе, легко смирился с тем, что она считала меня ненормальным.

— Ты считаешь, что она должна была вести себя по-другому? — спросила Франческа, и Гермиона вспомнила очень похожую фразу с предыдущих сеансов.

— Она магла, — почти выплюнул Том, но потом тон его смягчился: — Ну, я имею в виду, она вполне логично опасалась или боялась. И я не подарок.

— Возможно, что именно после этого ты сам начал враждебно относится к ним?

Том хмыкнул.

— Прекрасная мысль, но совершенно неверная.

— Тогда расскажи мне, как было на самом деле.

— До одиннадцати лет я не знал, что обладаю магией, поэтому не думал о неприязни ко мне с такой стороны и, конечно же, не мог негативно относиться к маглам, потому что не знал…

— Подожди, — жестко прервала его Франческа. Она сняла очки и сжала пальцы на переносице. — Ты стараешься меня запутать, Том, но я знаю, что хотела сказать. Я могу интерпретировать твою неприязнь к людям тем, что ты с рождения или малых лет чувствовал от них отличие и поэтому относился предвзято и враждебно.

Том резко поднялся с кушетки и в два шага пересел в кресло напротив Франчески. Он положил руки на подлокотники и закинул ногу на ногу, поэтому показалось, что он смотрел на нее свысока.

— Может, и так. А может, и нет. Вы не можете залезть ко мне в голову и поклясться, что это именно то, о чем я думаю.

— Ты сейчас очень злишься на меня, — сказала Франческа, — и, возможно, я где-то допустила ошибку. Что именно тебя разозлило?

— То, что вы говорите этими заученными опостылевшими фразами. Что думаете, как будто прекрасно меня знаете, хотя это не так. Что судите меня и предполагаете всякий бред, хотя очевидно, что меня раздражали эти чертовы маглы потому, что они опасались меня, называли ненормальным и были невероятно счастливы от меня избавиться!

— Но боялись они тебя из-за твоей магии, если я все правильно поняла из твоего рассказа, — твердо ответила Франческа. У Гермионы закралось подозрение, что она специально вела себя так, отражая поведение кого-то другого.

Том с силой сжал подлокотник. Казалось, он с огромным трудом держал себя в руках.

— Они говорили, что я странный, потому что никогда не плачу! — воскликнул он с такой злостью, как будто что-то старался ей доказать. — Как это, черт возьми, связано с магией?

— А почему ты никогда не плакал? — спросила Франческа, и Том застыл. Он медленно выдохнул, словно она попала точно в цель. Гермиона с удивлением поняла, что Том почти мгновенно успокоился.

Он остался сидеть в кресле, но подтянул под себя ноги и обнял колени.

— Я не хотел казаться слабым.

Его голос стал намного мягче, в нем почти сквозило облегчение: похоже, он был рад сменить тему.

— Но в самом раннем детстве приютские дети перестают плакать, когда на них не обращают внимания, — так же спокойно добавил Том. — Наверное, у меня были эти страшные детские выбросы магии, и ко мне просто боялись лишний раз подходить. А может быть, и нет. Я не могу это помнить.

Он повернул голову к окну, и от света его глаза показались еще ярче, чем были на самом деле.

— Ты чувствовал враждебность к себе…

— Я довольно рано понял, почему она, да. Потому что я отличаюсь. Мне казалось, что нет людей в мире, похожих на меня, и значит, что никто не сможет меня принять. Это так странно говорить сейчас, потому что я до этого момента не задумывался о связи между всем этим.

— Тебе сейчас одиноко?

— Не знаю, честно, — ответил Том устало и взглянул на часы. Гермиона тоже посмотрела на свои: оставалось еще полчаса. — Я иногда смотрю на мир вокруг, и он такой яркий, но я словно за стеклом от этого всего, и как бы ни хотел, не могу очутиться снаружи. Мне сейчас кажется, что вся моя жизнь — это просто череда глупостей и ошибок. Звучит не очень весело, правда?

— С твоего позволения я дополню свою интерпретацию, — сказала Франческа и, дождавшись кивка, продолжила: — Ты испытываешь к Дамблдору четкую неприязнь, потому что это был первый волшебник в твоей жизни, похожий на тебя в этом человек, который так же тебя не принял.

— Может, в этом есть смысл. Но почему тогда я не ненавижу волшебников так же, как и маглов, если ситуация по сути своей похожа?

— Ты сам говорил, что научился врать, чтобы нравиться людям.

— Да, — ответил Том удивленно, — я хотел им понравиться. Тут уже было дело в моем характере. У меня ужасный характер. И если они не презирали меня из-за магии, то была возможность получить их расположение.

Вдруг он вздохнул и положил подбородок на колени.

— Я так устал говорить сегодня.

— У нас осталась четверть часа. Может, тогда сменим тему и поговорим о твоей матери, а к этому вернемся позже?

— Спасибо. Хотя я не знаю, что могу о ней сказать.

— Давай сосредоточимся на твоих ожиданиях.

— Ну… — Том закрыл глаза. — Думаю, что в детстве все хотят, чтобы был хоть один человек, который будет любить их совершенно любыми. Я просто думал: назвала бы меня моя мать ненормальным, если бы осталась жива? Или отвернулась бы от меня только потому, что я ворую? В моем понимании она должна была меня любить, несмотря ни на что. Но, как бы это не смешно было, она оставила меня, а перед этим от меня, считай, отказался отец.

— Что-то есть общее в этих ситуациях. Я пока не знаю — что? Не мог бы ты попытаться это найти? — спросила Франческа.

— Похоже, общее то, что все эти проклятые люди меня бросили, — хмыкнул Том. Он выглядел очень уставшим, а от позы с поджатыми ногами казался немного младше своего возраста.

— Давай вернемся к теме бессмертия. Я сейчас скажу, что об этом думаю, а ты поправишь меня, если я ошибаюсь. Все эти люди тебя бросали, и у тебя не было возможности найти новую родительскую фигуру очень долгое время. Возможно, тебе кажется, что тебе нужно время, чтобы заслужить чужую любовь, чтобы добиться ее в виде признания или уважения. И хоть у тебя впереди большая жизнь, ты хочешь для себя как можно больше времени, чем отведено человеку, чтобы добыть эту любовь в других людях, а потом никогда не терять.

Твоя же жестокость направлена на то, чтобы показать себя сильным, ведь сильного человека никогда не предают и не бросают в твоем понимании. Сильный может удержать другого даже против его воли.