— Хьюго, убери фонарик, ночь историй — это не ночь ужасов, — сказала она. Почему-то им нравилось из года в год светить себе в лицо, хотя, по ее мнению, это выглядело совсем не страшно.

— Мама, — тихо сказала Роза, и Гермиона наколдовала синий огонь в банке. На ее лице отразился мягкий свет. — Мы говорили о самом сильном чувстве в жизни. О том, зачем мы вообще живем.

Они замерли, ожидая от нее ответа.

— Мы живем для того, чтобы быть счастливыми. Разве я вам не говорила?

В это рассветное утро тело казалось легким, как ветер, и даже сонливость прошла, оставив после себя только спокойное предзнаменование грядущего дня.

— А ты поняла, что значит быть счастливым? — спросил Хьюго совсем серьезно. — Да, я знаю, каждый сам находит это для себя, а ты?..

— Да, — Гермиона не стала уточнять, потому что они бы ее не поняли или, наоборот, слишком хорошо поняли, — но прежде, чем я это нашла это для себя, прошло много времени. Как бы странно это ни звучало, но чтобы найти смысл жизни, надо прожить большую ее часть.

Роза улыбнулась и потянула на себя Хьюго — они вдвоем повалились на пол палатки и завозились. Когда наконец улеглись, она сказала:

— Я думаю, что счастливыми нас делают наши мысли, мам. Можно получить все, о чем мечтал, но все равно оставаться несчастным.

— А ваши мысли счастливые?

— Мысли могут быть несчастливыми, — вдруг ответил Хьюго и несколько раз включил-выключил фонарик, отчего Гермиона и Роза прищурились. — Важнее, что ты из них извлечешь.

Совсем вскользь она вспомнила, сколько на самом деле книг читали ее дети, просто никогда не кичились этим подобно ей. Хьюго сел и положил подбородок на колени. Она наклонилась немного вперед и поправила воротник его пижамы.

— И разные события могут казаться совершенно ужасными, пока не заставишь себя посмотреть на них по-другому, — продолжил он. Хьюго посмотрел на Розу, как будто передавая ей слово.

— Мистер Перри считает третью силу чем-то ужасным.

— В своем мире Макс прав, — сказала Гермиона. — Для него она была ужасна.

— Разве он совсем не видит положительных сторон?

— Совсем не видит.

— Но они же есть?

Гермиона надавила пальцами на переносицу, стараясь подобрать наиболее правильный ответ.

— Возможно, когда на его жизнь смотрит кто-то другой.

Возможно, подумала она, в этом и был смысл близких отношений с другими людьми. После этой мысли все свернуло в совсем другое русло, поэтому Гермиона непроизвольно нахмурилась. Она сжала подол ночной рубашки, стараясь сосредоточиться на каком-то итоге этого разговора, но все хорошие идеи казались совершенно патовыми при лучшем анализе.

— В каждой жизни можно найти что-то хорошее, если хорошо поискать, — вздохнула Роза. — Но, наверно, иногда это не работает.

— Почему?

Гермиона почувствовала странное оживление.

— Я могу найти уйму хорошего в жизни мистера Перри или, например, Тома, но это будет мое хорошее, а не их. Может, их хорошего там и вправду нет.

— Про это-то я говорил, — раздраженно сказал Хьюго и нахмурился почти так же, как это делала сама Гермиона.

***

Этим утром ее горло сжимала беспричинно сильная тревога. Она сидела за столом напротив Тома и ела свой поздний завтрак, размышляя, почему солнце так светило в лицо, а машины за окном гудели так громко. Том привычно разрезал еду на множество мелких кусочков, полагая, что она не заметит.

— Том, — со вздохом начала Гермиона, а он замер с ножом и вилкой в руке, — съешь, пожалуйста, вот эти три картошины и ложку салата.

— А если меня затошнит?

Она поморщилась от скрежета столовых приборов о фарфор.

— Мы просидим тут столько, сколько нужно. Не спеши.

Том тоже поморщился, но, скорее, от ее слов. Он поднял на нее взгляд и пару раз провел вилкой по тарелке, с силой надавливая. Она смяла в кулаке салфетку.

— Если не прекратишь — то еще и тот прекрасный вишневый пирог, который приготовил Рон.

— А что мне за это будет? — спросил Том и склонил голову к плечу. Он держал нож кончиками пальцев и раскачивал его взад-вперед.

Гермиона хотела ответить что-то едкое, чтобы он скривился, как от лимона, но только глубоко вдохнула.

— Я куплю тебе набор метательных ножей.

Он вздрогнул и посмотрел на нее с таким нескрываемым удивлением, что это оказалось намного лучше мелкой мести.

— Или приставку.

Том поджал губы и наколол картошину на вилку.

— Это слишком.

— Тогда чашку.

После этих слов он заметно расслабился: быстро выдохнул и опустил плечи.

— О. Хорошо.

На втором ярусе кабинета Франчески ее слепило солнце, хоть и близилась середина дня. Каждый раз она думала, что была готова к этому, но ладошки все так же потели, а сердце все так же неприятно сжималось в груди.

— Скажи мне, как ты чувствуешь себя, когда тебя касаются? — спросила Франческа после того, как Том достаточно долго и подробно описывал, как провел последние несколько дней.

Ей показалось, что вопрос сбил его с толку. Том надолго замолчал, а потом несколько раз вытер ладони об штаны.

— Мне неприятно, — наконец сказал он, сильно нахмурившись. — Какое это вообще имеет отношение к…

— Пожалуйста, вспомни несколько ситуаций из прошлого и объясни немного подробнее.

— Ладно, — почти выплюнул он. — Хорошо. Это отвратительно. Выглядит со стороны мерзко. Не понимаю, зачем это нужно.

Том поерзал на кушетке и сложил руки на груди.

— Ты бы хотел, чтобы тебя обняли или взяли за руку?

— Нет. Не вижу в этом смысла.

Это было похоже на то, как муха из раза в раз ударялась об стекло: так же раздражало. Гермиона даже не сразу поняла, что ее бесило больше — то, как Том закрывался, или то, что Франческа продолжала его об этом спрашивать. Хотя, в этом был определенный смысл.

— Ты бы сам коснулся кого-то, кого любишь?

Последовала долгая пауза, и Гермиона уже подумала, что он не ответит.

— Нет, думаю, что нет.

— Почему?

Том раздраженно дернул плечом, словно отмахиваясь от насекомого.

— Не знаю.

— Попробуй подумать.

— Не хочу, чтобы мной овладели чувства. Это унизительно. Это бы показало, что у меня есть слабые места. — Голос Тома звучал немного приглушенно и казался совершенно лишенным эмоций. Он долго щурился от света из окна, поднял над собой раскрытую ладонь, и тени от пальцев упали ему на лицо. — Что я человек, а значит, меня не нужно бояться. Но меня нужно бояться. Я хочу, чтобы меня боялись и уважали. Если меня будут любить, то значит, что могут предать или ударить в спину. Или разлюбить. А если боятся — тогда они полностью в моей власти. Мне… Можно минутку.

Он опустил руку, а потом накрыл ладонью глаза.

— Давай еще поговорим про прикосновения, — твердо сказала Франческа. — Ты иногда нуждаешься в этом?

— Наверно, как и все, — медленно проговорил Том. Он убрал руку от лица и, подтянув ноги, зажал ее между коленей. — Только я чувствую себя так, будто краду их у тех, кому они вправду нужны.

От этих слов в груди что-то потянуло, и Гермиона ясно ощутила потребность обнять Тома или погладить по голове. Хотя, скорее всего, сейчас он отшатнулся бы.

— В моем понимании в этом нуждаются только слабаки.

— Когда впервые у тебя возникла такая ассоциация?

— В приюте, наверно.

Когда Том говорил о приюте, то его лицо становилось похоже на фарфоровую маску. Он снова поерзал, будто ему было очень неуютно.

— Там детей успокаивали, как маленьких, а я не хотел быть маленьким, значит, я должен был обходиться без них. Я не нуждаюсь в поддержке.

— Похоже, что ты не позволяешь себе расслабиться, — сказала Франческа с тем тактичным участием, как будто не могла знать наверняка свою правоту.

— Не знаю, — в тон ей ответил Том, снова хмурясь. — Думаю, что да. Похоже на то. Если меня касаются, то это значит, что я слабый и маленький. Наверно, так.

— Ты бы хотел этого сейчас?

— Нет.

Похоже, Франческа поняла совершенно противоположное.