— Все же от авроров больше пользы, — нахмурился Макс и, не особо церемонясь с магией, толкнул тростью дверь в подвал. Та страшно заскрипела и отворилась.

Наверху что-то грохнуло от сквозняка, и у них за спиной упала картина. Вести дискуссии настроения не было, но Гермиона выдохнула и, сражаясь с желанием молчать, сказала:

— Это ты так думаешь.

— Они ищут убийц, учувствуют в поисковых операциях, спасают гражданских…

— Макс! Они — это, конечно, важно. А библиотекарь, по-твоему, не работа?

Она могла перечислить множество специальностей, которые казались на первый взгляд пустяковыми, но не посчитала нужным. У нее было свое представление мира, и в этой картине каждая часть общества идеально вписывалась в его строй.

— Работа, конечно, — ответил он. — Но наши книги никому не нужны, кроме разве что Отдела тайн.

Гермиона громко фыркнула и хотела напомнить ему про магический университет, для которого они так же собирали информацию, но просто выдохнула. Она не нуждалась в том, чтобы быть кому-то нужной в настолько глобальном плане.

— А если так случится, что в нашем мире исчезнет совершенно вся информация? — все же спросила она. — Все будет уничтожено. За примерами ходить далеко не надо — сколько всего было сожжено во время Второй мировой! Наш мир теперь имеет уникальную возможность восстановиться, как в компьютерной игре.

Иногда они с Роном, особенно когда дети были в Хогвартсе, проходили множество игр на компьютере Розы. Она уже хотела спросить, знает ли Макс про компьютерные игры, как ступенька провалилась у нее под ногами.

— Чем тебе не участие в поисковой операции? — фыркнула Гермиона, вытрушивая из кроссовка труху и пыль. — Да даже если бы мы натирали метлы, то, скажи, никому бы не пригодились? На чем вообще основано твое убеждение, что ты никому не нужен? Выкинь это из головы.

Макс остановился перед ней и демонстративно взмахнул тростью, очищая пыль на стеллажах и столах.

— Очень дельный совет, Гермиона. В тебе я не сомневался.

Она вызвала «акцио» «Путешествия сюда и туда» Джона Чемберза, и книга со свистом прилетела ей в руку. На верху с неприятным бахами ветер врезался в ставни, а дверь подвала с грохотом закрылась. Она снова взглянула на Макса — на то, как он, поморщившись от боли, сел на корточки и открыл нижние дверцы одного из шкафов; на его отросшие волосы непонятного цвета; и почувствовала что-то сродни раздражению.

Гермиона понимала, о чем они говорили, но этих разговоров становилось все больше.

— Если ты продолжишь мыслить в этом направлении, то окончательно впадешь в тоску, — наконец сказала она и спрятала книгу в сумку. — Разве тебе для осознания своей важности недостаточно фактов?

— Ты всегда так, — ответил Макс и еще ниже склонился к пыльным книгам, вчитываясь в названия. — Это работает совсем по-другому. Нельзя собрать все мысли в голове, выделить из них рациональные, а нерациональные закинуть в корзину.

Хотелось доказать обратное, она даже уже глубоко вдохнула, но закашлялась от пыли.

— Даже сейчас ты уверена, что я просто тебя недопонял.

Макс резко поднялся и, оглядев подвал еще раз, пошел к выходу.

— Книгу мы нашли. Делать тут больше нечего.

И они поднялись по ступенькам, перешли затхлую комнату первого этажа, чтобы вырваться на свежий вечерний воздух Лондона 1943 года.

***

В понедельник вернулись дети. Роза за завтраком сказала, не прожевав овсянку:

— Ты обычно нам книги из прошлого тащишь.

И выразительно посмотрела на Тома.

— Осторожнее со словами, мелкая, — ответил Том достаточно серьезно и направил на Розу вилку, — а то я могу и заавадить.

Хьюго рассмеялся. Хорошо, что Рон ушел на работу раньше и не слышал этого, подумала Гермиона.

На работе все валилось из рук, Юксаре грыз ее любимый плед и ножку стола, а в груди стягивался узел. Она впервые за долгое время решила поехать домой на метро и всю дорогу бездумно смотрела на лица людей перед собой, даже не открывая книгу.

К ужину Роза приготовила рагу, хотя Гермиона ее об этом не просила.

— Это же Волдеморт? — спросила она, не отходя от плиты. Ее рыжие волосы золотились от вечернего света, а веснушек, кажется, стало еще больше. — Я думала, что он будет другим. Я хотела с ним поговорить о, знаешь, подчинении мира, а он закрылся на ключ в своей комнате.

Руки невольно дрогнули, и Гермионе очень захотелось что-то переломать напополам. Она встала из-за стола слишком резко, и услышала треск рубашки — рукав за что-то зацепился.

— Мы с Хьюго после ужина пойдем кататься на скейте, ладно?

Гермиона кивнула, чувствуя, как в груди загорелось давно неведомое пламя. Она уже открыла рот, чтобы попросить их остаться, но так ничего и не сказала. Гермиона замерла на ступеньках, провела пальцами по гладким лакированным перилам и почему-то пару раз дернула прядку волос.

Она зашла в комнату Тома, отперев замок, и остановилась в центре, сложив руки на груди. Том сидел на кровати и слушал музыку. Он открыл глаза и внимательно на нее посмотрел.

— Спускайся ужинать.

— Я не голоден.

— Я сказала — спускайся.

И вышла. Ее лодочки, которые она так и не сняла, раздражающе мелькали при каждом шаге.

По понедельникам Рон ужинал в магазине, и они сидели вчетвером и молчали. Занавески громко шуршали об пол, а она старалась предоставить, каким образом можно исправить ситуацию. Что стоило сказать или сделать, потому что, казалось, не хватает всего капельки усилия, чтобы вернуть все на круги своя.

Ее дети поглядывали на Тома, словно хотели что-то спросить, но так и не набрались смелости.

— Что ты думаешь о гендерном неравенстве? — выпалил Хьюго, а Гермиона против воли улыбнулась. Узел в груди немного ослаб. Хотелось, чтобы Том просто поддержал разговор. Хотелось так сильно, что она легко — едва заметно — сжала кулаки.

— Не думал, — ответил Том, разделяя еду в тарелке на множество мелких кусочков. Снова повисло молчание. Гермиона пнула Тома под столом острым носком лодочки, а он пнул ее в ответ, не отвлекаясь от тарелки.

Когда Роза и Хьюго почти выскочили со стола и ушли на улицу, Гермиона замерла у грязной посуды.

— Стой.

И взяла Тома чуть выше локтя.

— Ты ничего не съел.

— Я же сказал, что не голоден.

— Пожалуйста, — добавила она, чувствуя странное безразличие. — Хоть немного. Ты совсем не ешь.

Пальцы неприятно покалывало. Том посмотрел на нее из-под опущенных век и, вздохнув, снова сел за стол. Она не сдвинулась с места. Ей казалось, что еще немного — хоть секунда, — и ее мир рухнет.

— Ешь.

Том опустил взгляд на тарелку, но вилку так и не взял. Ей отчаянно хотелось, чтобы он прислушался к ее просьбе, потому что просто поесть — это было настолько просто, что от этого еще больше раздражающе.

— Ешь! — повторила она громче, ударив открытой ладонью по столу. Спустя всего пару мгновений руку обожгло, а потом осталось только неприятное покалывание. — Тебе сложно взять вилку?

Она обернулась на занавески, которые качались от ветра, и вдруг поняла, что узел в груди совсем ослаб. Том долго смотрел на нее, а потом моргнул и машинально вытер слезы рукой. В нее словно ударили молнией, хотя ладонь продолжила неприятно покалывать и не давала расслабиться.

— Постой, не плачь, — сказала Гермиона и потянула руки вперед, но, замерев, так и оставила жест незаконченным. От ее слов он не прекратил плакать, и она горько улыбнулась своим же мыслям. — Я не хотела на тебя кричать, Том, не хотела.

Она поймала его влажную ладонь и сжала в своей. Он отвел взгляд влево, куда-то ей за спину. Гермиона слышала едва истеричные вздохи Тома так же отчетливо, как и биение своего сердца.

— Извини… И плакать можешь, конечно. Я такая дура, знаешь. Ты не виноват.

Ей показалось, что земля под ногами дрожала, а узел в груди не просто ослаб, а выгорел полностью. Том со свистом вдохнул и, спустя пару мгновений, коснулся лбом ее плеча. Он замер, и плечи его тоже перестали вздрагивать.