Том, кажется, и вправду сосредоточился. Он начал дышать легче и медленнее.

— А соленую карамель ты пробовал? — спросила она, хотя, конечно, можно было попросить вынести трехзначное число из-под корня или еще чего интереснее.

В коридоре было мало света, но ее внимание упорно привлекал кусочек обоев.

— В приюте сестричка варила карамель, и кто-то перевернул в нее банку с солью, — ответил Том и неожиданно рассмеялся. Его голос дрожал от этого неправильного, истерического смеха, и слова были нечеткими: то слишком громкими, то едва различимыми. — И ее отдали нам к чаю, потому что никуда больше не денешь.

— Я куплю тебе кофе с нормальной соленой карамелью, — выдохнула Гермиона.

— Правда? — спросил Том и крепче сжал ее руки.

— Правда. Давай, теперь нам нужно встать с пола.

Она поднялась и потянула Тома на себя. Он с трудом встал и, расцепив их руки, оперся о стену.

— Не забывай дышать, — сказала она, и Том тут же пару раз глубоко вдохнул-выдохнул, но уже без прошлого усилия. Он казался слишком уязвимым и даже не одернул руку, когда она снова поймала его влажную ладонь. — У тебя была паническая атака. От нее еще никто ни разу не умирал.

Она усадила его за стол на кухне и открыла сумочку. Удивительно, что было еще утро — складывалось впечатление потерянного времени. Гермиона тряхнула головой, пару прядей упали ей на лоб.

— Сейчас я приготовлю тебе горячий шоколад, а ты расскажешь мне, что тебя волнует.

Том поджал под себя ноги и обхватил их руками. Губы у него немного дрожали. Гермиона отошла от плиты и села рядом.

— У тебя раньше были панические атаки? — спросила она и заглянула Тому в лицо. Он скривил губы и покачал головой. — Хорошо. Как давно у тебя появились эти плохие мысли?

— Они были у меня всю жизнь, — жестко выплюнул Том. Он отвернулся. Гермиона взмахнула палочкой, и кастрюлька сама налила горячий шоколад в чашку, а та полетела прямо Тому в руки.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Не понимаю.

— Хорошо, — сказала она и глубоко вдохнула. Потом медленно выдохнула. Раздражение нехотя отступило, хотя отголоски его остались — невероятно хотелось подергать себя за волосы. — Ты сейчас чувствуешь себя нормально?

— Да. У меня ничего не болит.

— Тогда что это только что было? — сухо спросила Гермиона, и Том подавился горячим шоколадом. Она снова вдохнула и выдохнула. Ей показалось, что этот разговор стоило закончить, но привычная жажда ответов не дала оставить его в покое. — Том, послушай внимательно. Я сказала, что теперь тебя не брошу, и я тебя не брошу. Я не буду игнорировать то, что тебе плохо, и постараюсь помочь тебе всеми силами.

Кухню заполнял солнечный свет. Том щурился и старался не смотреть ей в глаза. На его щеках плясало несколько солнечных зайчиков, невесть откуда отразившихся.

— Не надо, — сказал Том и потер лицо, но еще больше размазал шоколад. — То, что было вчера, — тупая слабость. Я просто плохо адаптируюсь.

— А то, что было сегодня? — спросила Гермиона. — Том, я говорила тебе раньше, но скажу еще раз: ты важен, и твои переживания тоже важны.

Том смотрел на нее, как на ожившую статую. От солнца его ресницы казались удивительно светлыми, отчего взгляд стал каким-то новым, ему несвойственным.

— Давай так — ты мне рассказываешь про самую страшную вещь для тебя, а я тебе про свою, — сказала Гермиона. Том нахмурился и промолчал. — Я на третьем курсе боялась завалить экзамены.

На кухне было так светло, и все еще не верилось, что они столько пережили за пару часов.

— Я… — Том замолчал и снова потер щеку. — Я на третьем курсе боялся, что летом Лондон снова будут бомбить.

— Я в детстве боялась, что будет кто-то, умнее меня.

— Я — что меня исключат из Хогвартса.

— Почему?

Том сделал глоток шоколада и отставил чашку. Гермиона взмахнула палочкой, и Тому в руки приземлилась упаковка печенья. Он этого даже не заметил, просто механически взял одно и покрутил в руках.

— Потому что я грязнокровка и у меня нет связей, денег и громкой фамилии.

Слово «грязнокровка» резануло ей по слуху, и Том, заметив это, нахмурился еще больше.

— Я хотел сказать маглорожденный, — вдруг добавил он.

— На четвертом курсе я боялась, что я недостаточно хороша для того, чтобы меня пригласили на бал.

— Девчонки, — фыркнул Том и закинул печенье в рот. Гермиона в который раз облегченно выдохнула, хоть это и было единственное, что Том съел за день. Хоть что-то. — Я на четвертом курсе боялся, что меня снова отправят в Лондон на лето. А летом я снова боялся умирать.

— На прошлой неделе я боялась, что мои дети подумают, что я их не люблю, — сказала она, хоть и говорить это вслух было неприятно.

— А я на прошлой неделе… — Том запнулся. — Я не знаю, — совсем растерянно добавил он. — Я же вроде говорил вам, разве нет?

— Но ты…

— Это все сейчас неважно, — вдруг сказал Том. — Смысла жить-то у меня нет, поэтому, собственно…

Она понимала, что, скорее всего, стояло за этими словами. Гермиона с большим трудом сдержалась, чтобы не закатать рукава его рубашки и не посмотреть на запястья.

— Что вы так смотрите? — спросил Том и сделал еще глоток шоколада. — Это просто мысли вслух.

Гермиона какое-то время молчала, стараясь сформулировать абстрактные переживания в слова, а Том явно через силу съел еще два печенья. Они так и не успели продолжить, как пришел Макс. На веревке он вел большего рыжего пса непонятной породы.

— Его зовут Юксаре, — сказал он очень серьезно и опустился перед псом на корточки. — Его могли продать в цирк.

Юксаре завилял хвостом, лизнул Максу лицо, а потом уткнулся носом Тому в ладони — наверно, учуял печенье.

— Не вздумай давать ему сладкое! — сказала Гермиона, а Макс заулыбался и притянул Юксаре к себе.

— У него такая умная морда, правда?

— Уж точнее поумнее твоей, — фыркнул Том. — Как собака переживет переключение, если даже я чуть не сдох?

— Он поздоровее тебя будет, — ответил Макс и почесал Юксаре за ухом. — У дворняг много генов намешано, поэтому, по статистике, они меньше подвержены врожденным заболеваниям типа порока сердца. Я этот вопрос изучал, умник.

Том нахмурился и посмотрел на Гермиону, словно ждал, что она его поддержит.

— Мы сначала тестировали переключатель на животных, Том, — сказала она. Юксаре неожиданно тявкнул и уткнулся лбом Тому в руки.

Они собрались быстро — меньше, чем за пятнадцать минут. Макс держал Юксаре на руках, и выглядело это немного нелепо, но по-другому не получалось захватить и его лапу медной цепочкой. Том старался держаться подальше, поэтому стоял вплотную к Гермионе. За мгновение до переключения Юксаре лизнул Тому руку, оттягивая рукав, и Гермиона с облегчением заметила, что запястья были совершенно чистыми.

***

На втором этаже магазина была всего одна дверь, а перед ней крошечный диван с журнальным столиком, на котором всегда стояли цветы. Рон покупал цветы для нее в магазин, хоть она и была там нечасто, отправлял в кабинет и ставил дома.

— Как ты думаешь, в каком возрасте наши дети станут взрослыми? — спросила Гермиона, перебирая в руках лепестки красных роз.

Внизу шумели покупатели, а какой-то ребенок, кажется, съел кровопролитную конфету.

— Когда окончат школу и… — Рон переклонился через перила, чтобы посмотреть, что стряслось, а потом продолжил: — Не знаю. Не хочу, чтобы они быстро взрослели.

Он поправил удлинители ушей, что свисали от лестницы до самого пола первого этажа и снова повернулся к Гермионе. Гермиона села на крошечный диван.

— Тому сейчас шестнадцать, — сказала она и выразительно посмотрела на Рона.

Рон нахмурился и сложил руки на груди.

— Он — другой разговор.

— Он не другой разговор. Месяц назад он не мог самостоятельно зажечь плиту.

— Допустим.

— Ему сейчас нельзя жить одному, — сказала Гермиона и сглотнула. — Знаешь, что отличает взрослого от ребенка? Взрослый здраво распоряжается своим свободным временем, а Том вчера полдня шлялся где-то, а потом еще полдня… — Ей не хотелось вслух описывать то, что случилось.