Я вырос в похожей на помойку комнате со своей матерью, которой абсолютно не интересны были ее дети. Больше всего в жизни ненавидел грязь, она вызывала у меня особое отвращение. И я с содроганием вспоминаю детство. Насекомых, порхающих во время сна над моим лицом, и одежду, которая была настолько грязной, что уже не отстирывалась. Но тогда я ничего не мог с этим поделать.

И второе достоинство рабыни – она умела хорошо готовить. Ее суп с ребрышками и корнями лотоса сводил меня с ума. Хотя у меня и были слуги, но ее забота вызывала какое-то особенное ощущение в груди, там, где сердце, которое я никогда раньше не испытывал. Я не переживал, что она может отравить меня ядом. Дом был под охраной, да и она сама шагу не могла ступить без присмотра. Поэтому без колебаний всегда брал палочки для еды из ее рук. Сегодня же я захотел, чтобы она присоединилась к моей трапезе.

– Я собираюсь это все съесть, выглядит и пахнет аппетитно… Ты тоже можешь со мной поесть.

– Йорико.

– Не понял?

– У меня есть имя, Йорико. – Меня так позабавило, с каким серьезным видом она это сказала, что я рассмеялся во все горло.

– Ты же моя рабыня, почему я должен называть тебя по имени?

– Я просто сказала. Вы ничего не должны, – сказала она, опустив глаза.

– Неважно, что ты имеешь в виду. Никогда больше не произноси свое имя, я не хочу больше это слышать, – сказал я резко холодным тоном.

– Хорошо. Простите, – прошептала рабыня, с сожалением закусив губу и продолжая смотреть вниз. Как бы она ни была унижена, она никогда не проливала слез.

Я прекрасно понимал, что все это время она терпела, лелея надежду, что ее близкий человек жив и вернется. Надежда и терпение… две самые мягкие подушки, на которые мы можем в лишениях положить голову. В ее же случае это была и единственная собственность, которая ей принадлежала. Которая не давала забыть, что в мире есть места, где можно дышать свободно. Что в ней есть то, до чего не добраться… То, что не тронут. И это только ее и ничье больше. Надежда. Но придет время – я лишу ее и этого.

Прошел год. Я полностью привык к ее присутствию в моей жизни. Однажды я задал вопрос, который давно меня посещал:

– О чем ты думаешь каждый день?

– О покое… свободе. – Задумчиво глядя куда-то вдаль, ответила она еле слышно.

Я положил голову ей на колени и удобно устроился. Ее тонкие пальцы почти невесомо порхали по огромному дракону, распластавшемуся цветной татуировкой на моей спине. Дракон чешуйчатыми кольцами обвил ствол цветущей сакуры, впиваясь в него когтями. Моя рабыня, молча, еле касаясь, обводила кончиками пальцев каждую чешуйку дракона и каждый иероглиф. Я поднял голову и посмотрел на ее лицо. – По крайней мере Такеру жив. – Прошептала она после паузы.

– Хм. Ты до сих вспоминаешь его? – Мои брови недовольно сбежались на переносице. Я резко поднялся, накидывая халат на плечи и затягивая туго пояс. Захохотал во все горло.

– Открою тебе секрет, Такеру уже давно в аду! – Я повернулся к ней спиной, чтобы сдержать свой гнев.

– Давно?

– Полгода! – Выкрикнул я, в ярости сжимая кулаки. – Он заслужил свой конец!

Раздалось легкое шуршание ее одежд. Я довольно хмыкнул и повернулся, чтобы сказать еще что-то. Она подошла вплотную с ничего не выражающим лицом и прижалась ко мне всем телом.

– Как и все мы! – прошипела со злостью она мне в ухо. Я почувствовал резкий толчок в живот, а потом острую обжигающую боль. Ее рука, взметая вверх длинные рукава, дернулась пару раз из стороны в сторону. Я опустил взгляд и увидел, что ее правая кисть почти исчезла в моем животе, из которого толчками выходила кровь.

Я не понимал, что случилось, а просто смотрел попеременно на живот и на лицо рабыни, которая отошла в сторону и с ненавистью смотрела мне в глаза, высоко подняв голову.

– Йорико? – Выдохнул я через боль, пораженный ее поступком. Она молча встала на колени, поднесла окровавленный кинжал к своему горлу и провела лезвием по нежной шее от уха до уха. На ее лице заиграла улыбка победы и она начала заваливаться на бок, а взгляд, угасая, стекленел. В комнаты на крики прибежала охрана, но было уже поздно.

– Хиджиката-сан! – взревел Кодо и бросился ко мне на помощь, но я его остановил жестом.

– Оставь… – прохрипел я. Изо рта хлынул фонтан крови. Я вытер рот рукавом и на подкашивающихся ногах, шатаясь, оперся на стену. Цепляясь за нее левой рукой и оставляя кровавые следы, я стремился на улицу, во двор, увидеть на прощание цветущие деревья сакуры.

Рюноскэ произнес еще несколько фраз по-японски и умолк.

– Твое время закончилось, Хиджиката-сан, – произнес доктор Вяземский, ощущая, как от нагрузки в его мозге включилось защитное торможение. Слишком много эмоциональных сил он потратил на то, чтобы переварить историю, рассказанную пациентом, и теперь капли пота катились по его лбу. – Ты умер, но твоя душа раскололась, и теперь ее часть живет в другом мире. В новом времени. Позволь своей душе прожить достойную …

– Думаешь, это я мешаю ему жить?! – перебил гневный голос. Слова, произнесенные с сильным азиатским акцентом, вырвались изо рта спящего Виктора. Его грудная клетка продолжала прерывисто вздыматься: опыт проживания собственной смерти был еще свеж. – То есть ты, проводник, считаешь, что мне есть дело до жизни этого заморыша?!

– А разве нет? – осторожно спросил Игорь, чувствуя, что субличность готова вот-вот уйти.

– Я не краду его время, как это делают другие! – ярость в голосе Рюноскэ можно было ощутить почти физически. – Жить в этом слабом теле, во времена экранов и отсутствия понятий о чести… это не для меня!

«Другие? Значит есть и другие?» – мысль, словно молния пронзила напоминающее вязкое тесто сознание.

– Ты можешь позвать кого-то из других? – попросил Вяземский, глядя на часы. Они разговаривали уже больше часа, и пациенту для первого раза было многовато. Но любопытство Игоря было слишком велико.

В этот момент Виктор резко обмяк, словно перестал сопротивляться держащим его невидимым путам. Медленный долгий выдох вырвался из его горла: оябун ушел не попрощавшись.

«Черт. Черт, черт, черт!»

– Когда я досчитаю до одного, вы проснетесь, – сказал гипнолог, ощущая, как разочарование расползается в груди нефтяным пятном. – Десять: вы чувствуете, как мелкие разряды тока проходят сквозь ваше тело…

«Вспомнит ли он об этой жизни? – думал Вяземский. – Нет, если я не дам ему прослушать аудиозаписи».

– Девять: ваши уши улавливают звуки в этой комнате, тиканье часов…

«Ситуация оказалась, сложнее, чем я ожидал».

– Восемь: ваши нейроны активизируются, семь: ваше сознание просыпается…

«Японец сказал, что не он крадет время… И все же, он зачем-то вышел поговорить со мной. Значит ли это, что он жалеет о чем-то? Или пытается что-то изменить?»

Игорь взглянул на пациента. Совершенно обычный, типичный, а в прошлой жизни – глава Якудзы!

– Шесть: свет проходит сквозь ваши веки, пять: воздух легко поступает в легкие, четыре: вы чувствуете щекочущее покалывание в кончиках пальцев…

Игорь Вяземский размял шею с приятным хрустом, приносящим облегчение.

«Сейчас я разбужу его и сделаю себе кофе».

– Три: сердце бьется в привычном ритме, два: ваш мозг активен и бодр…

Игорь встал с кресла и отвернулся. Всего на секунду, нарушив главную заповедь всех гипнологов: не оставлять доверителей в момент пробуждения.

– Один, – Вяземский щелкнул пальцами. – Вы проснулись.

Кружка со старым недопитым кофе полетела на пол, но Вяземский даже не услышал удара. Происходившее с Игорем повергло его в глубокий шок.

Изогнувшись дугой на кушетке, его пациент бился в конвульсиях.

Игорь Вяземский не переносил вида крови. А еще – человеческих страданий. От слова вообще. Однако после школы почему-то решил, что пойдет учится на врача: по его мнению, достойнейшую из профессий. Здравый рассудок подсказал ему поработать вначале санитаром, чтобы понять, каково это – каждый день видеть настоящих больных. Вяземский не продержался и месяца.