Темнота.

  Темнота и качка.

  Темнота, качка и острый запах верблюжьей шерсти.

  Салим закрыл глаза и снова открыл. Ничего не изменилось.

  Память ударила в голову внезапно как нападение кочевников на караван. Решение Совета, праздник, шатер Масуда, фляжка, сандалии с загнутыми носками, удар, темнота.

  Вместе с воспоминаниями вернулись и телесные ощущения: тупая боль в голове и колючая сухость во рту.

  Салим застонал. Ещё вчера жизнь полнилась красками: уважаемый человек, владелец пяти верблюдов и один из претендентов на выборах нового караванщика, а сегодня с мешком на голове, связанного по рукам и ногам везут неизвестно куда.

  - Эй, - позвал он невидимого погонщика. - Освободите меня!

  Молчание, и мерное шуршание восьми верблюжьих ног по песку.

  - Эй, - попытался он ещё раз. - Я хочу пить!

  Солнце обжигало спину под темным шерстяным плащом, совсем не спасающим от жары в отличие от привычных в пустыне белых одежд.

  В следующие несколько часов ничего не менялось: верблюды шагали, погонщик молчал, а Салим изредка просил пить и, не получив ответа, ругался.

  Сколько времени он пробыл без сознания? Кто его оглушил? Куда везут? Вопросы приходили на ум, как приходят кредиторы к постели больного, топтались на месте и, не получив ответа, уходили, чтобы снова вернуться.

  Салим перебирал в уме версии, стараясь не думать о худшем варианте. Погонщики у ночных костров рассказывали, что на севере Пустыни кочевники похищали людей ночью прямо из оазиса, а потом требовали выкуп. Салим представил, как во время праздника бедуины рыщут в пустых шатрах в поисках наживы и натыкаются на одинокого человека. Следом в голову пришла неприятная мысль о сумме выкупа, и Салим твёрдо решил, что нужно сторговать свою жизнь не дороже трёх верблюдов. Впрочем, если похититель давний враг, движимый жаждой мести, то можно и здесь решить дело деньгами. Нет такой обиды, чтобы весила тяжелее золота - вопрос только в цене. Краем сознания Салим отметил, что качка прекратилась: пока он придумывал неотразимые доводы для переговоров, верблюды остановились. В тишине Пустыни раздался хлопок ладонями, и привычные к такому сигналу животные опустились на колени. Салим успел подумать, что неведомый погонщик ни разу за несколько часов не подал голоса: может, он немой? Мысли и версии сбились в кучу, как те же кредиторы при чтении завещания. Кто? Что? Сколько?

  Сильные руки ухватили ворот темно-синего плаща и сбросили пленника ногами вперед на раскаленный песок. Слух ожег хищный шелест клинка о ножны. Салим попытался отползти в сторону, но тело не слушалось, а из пересохшего горла вместо мольбы раздался тонкий писк. Яркое солнце, пробивавшееся сквозь ткань мешка, на миг заслонила черная фигура. Грубым движением ноги Салима перевернули лицом вниз. Не к месту промелькнула мысль: "как барана", и память услужливо подсунула картинку песка красно-плотного от хлещущей из горла крови. Раздался звук разрезаемой ткани, и Салим, дернувшись, почувствовал, что натяжение веревок ослабло. Несколько ударов сердца он не двигался, пытаясь ощутить льется ли по спине кровь, потом сел и уже свободными руками стянул мешок с головы.

  Во все стороны раскинулись опаленное пустое небо и серпы бесконечных барханов. На губах и ресницах налип горячий песок, кисти немилосердно болели и покалывали, а тело казалось рыхлым, словно комок хлопка. Но это всё не имело значения, потому что подтвердилась худшая из версий: на Салима сверху вниз глядел Масуд.

  Масуд молчал, и только легкий ветерок трепал полы его белых одежд.

  Салим решил тоже ничего не говорить, но через некоторое время тишина сделалась нестерпимой.

  - Всё не так, как ты подумал, Масуд. Ты же мне как брат...

  Масуд молчал, и в его взгляде плескалось всё презрение мира.

  - Может быть, я был не прав, Масуд, но ты же не станешь меня убивать...

  Масуд плюнул на песок, и Салим испугался, что сейчас его бывший друг развернется и уедет с обоими верблюдами. В Пустыне не раз встречались выбеленные солнцем черепа людей, оставшихся без животных и припасов. Следующая мысль завистливо подсказала, что Масуд за последние сутки пил достаточно воды.

  Безмолвие ощутимо сгустилось между двумя людьми.

  - Спасибо, - выдохнул Масуд.

  От неожиданности Салим перестал бояться. И в дальнем углу сознания шевельнулась слабая надежда.

  - Спасибо тебе, Салим, за урок, - продолжал Масуд. - Дед говорил мне, что люди слабы. Я слушал его слова ушами, но не слышал их душой. Отец говорил мне, что люди слабы, и не все относятся ко мне, как я к ним. Я думал, что понимаю его, но был слеп в своей гордыне.

  В голосе Масуда не было ни насмешки, ни даже легкой иронии: только собранность и серьезность. "Что он несет?" - думал Салим. - "Он будет меня убивать или нет?".

  - А ты, мой бывший друг, - с горечью сказал Масуд, - преподал мне урок. Хвала Аллаху, что теперь я прозрел.

  Рука Масуда опустилась к поясу, где висел палаш, и Салим почувствовал, как в желудке напрягся тугой комок страха.

  - Ибрагим думал, что поймал вора, - продолжал Масуд, - но, когда начали расследование и нашли отравленные фрукты и флакон с остатками яда, Совет принял единогласное решение.

  Салим хотел спросить: "Какое?", но промолчал. В Пустыне к предателям и убийцам закон неумолим.

  - Тебя собирались повесить до утра, пока не ушли караваны. Но я уговорил старейшин оазиса, что изгнание - это лучшее наказание.

  - Изгнание? - не поверил услышанному Салим.