В этом и состоял смысл проклятия – то, что могло быть духовным и благодатным, стало материальным и смертоносным. Первое, что сделал Адам, услышав это, было попыткой установить утраченную связь с Богом: он дал имя «Жизнь» – Ева собственной жене, желая противопоставить смысл имени мертвой обыденности существования.
Имена для поэта – «действующие реальности».
6. В древности на Востоке имя, любое и всякое, – целая фраза, включающая в себя имя бога (имя-теофор). Такое имя дается для защиты человека, который это имя носит. Первые такие имена появляются в Месопотамии: Навуходоносор означает «да защитит нас Бог Нави». Нефертити значит «красавица (Атор) пришла», а Тутанхамон – «живая икона Амона». Чтобы было понятно, что это не просто фраза, а имя, после нее рисовали человечка. Этот человечек не читался, а только подразумевался. В надписях часто после имени-фразы следовало прозвище: например, «Диди» или «Мими». В Греции людей называли Аполлино, Аполлодоро. А в еврейском мире Бог входит в имена в виде «эль»: Эммануэль (Бог с нами), Езекиель (в Боге сила), Габриэль (Божий человек), Екутиэль (надежда Бога)… На латыни такие имена содержат Тео или Део: Амедео, Доротея, Теофил. По-немецки Гот: Готтлиб. В Федоре (дядя-Федя-съел-медведя) мы не сразу слышим «Божий дар», не непременно чувствуем, что Федор и Богдан омонимы.
7. Кстати о Теофиле: в романе Торнтона Уайлдера «Теофил Норт», названном именем главного героя, в главе «Мино», повествующей о гениальном мальчике-инвалиде, которого Теофил знакомит с красавицей Аньес, есть сцена с угадыванием значения имен.
– Мино, ты должен разгадать такую загадку: что общего между именами того, кто нас сегодня пригласил, и моего любимого композитора Моцарта?
Мино на секунду поднял глаза к потолку и улыбнулся.
– Теофилус – тот, кто любит Бога по-гречески, а Амадеус – тот, кто любит Бога на латыни. Аплодисменты и приятное удивление, особенно мое.
– Бодо подговорил меня спросить вас, – добавила она скромно.
– И Моцарт прекрасно об этом знал, – сказал Бодо. – Иногда он подписывался этим именем по-гречески, иногда на латыни или по-немецки. Как это будет по-немецки, Мино?
– Я не очень хорошо знаю немецкий, но… льебе… и Готт… а вот, получилось: Готтлиб…
На самом деле Моцарт был записан при рождении под следующими четырьмя именами: Иоаннес-Кризостомус-Вольфгангус-Теофилус. Он сам перевел потом свое «Теофилус» на латинский: «Амадеус». Что же касается Торнтона Уайлдера, то он, как автор самый что ни на есть интертекстуальный (ужасное слово), дразнит тут своего читателя, ибо он ведь сам называет своих героев как ему нравится, а потом его герои как бы случайно узнают о смысле своих имен.
Аньес снова обратилась к Мино:
– А мое имя значит ягненок?
Мино взглянул на меня, но сразу же опять повернулся к ней.
– Может быть, но некоторые считают, что оно происходит от более древнего слова, от греческого «ань», которое означает «чистая».
Думал ли Уайлдер, когда писал это, о женщине по имени Анастасия Барашкова?
19 марта
1. Трехактная опера Вагнера «Парсифаль» была впервые представлена 26 июня 1882 года, на Втором фестивале в Байрейте. В основу ее был положен старинный текст Вольфрама фон Эшенбаха (1170–1220), а тот в свою очередь основывался на произведении Кристиана де Труа, написанном за век до того. По Вольфраму, когда мать Парсифаля, Герцелойда, узнает о смерти своего мужа Гахмурета, она прячется с сыном в лесу. Там она воспитывает мальчика в полном неведении о своем происхождении. О своем имени он ничего не знает до тех пор, пока ему об этом не расскажет его кузина Зигуна, незадолго до того, как он должен предстать перед королем Артуром. Из страха, что он станет рыцарем и погибнет, как погиб его отец, мать его ничего ему не объяснила, ничему не научила. Чтобы избавить его от смерти, она лишила его имени. Так он и рос безымянный. При дворе Артура его приняли благосклонно благодаря его невероятной красоте, силе и гибкости лесного зверя. Когда сын объявил матери, что уезжает с рыцарями, она, все еще надеясь, что его страсть к рыцарству продлится недолго, нарядила его как шута и дала ему глупые, абсурдные советы о том, как себя вести. Она думала, что он прослывет идиотом и вскоре вернется. Он и поступал, как та велела, прибавляя всякий раз: так меня матушка научила. В результате произошло нечто ужасное. Из‐за того, что Парсифаль не знал своего имени, он нечаянно убил близкого родственника. У Вагнера волшебница Кундри открывает Парсифалю тайну его имени: «парси» значит чистый, а «фал» дурак; короче, чистый дурак.
2. Что же до девочки Оли Ярхо, то не только с фамилией, а еще задолго до того и с именем ее были у ее родителей серьезные проблемы. По абсурдной случайности, после всех переездов, пересечений границ и бесконечной смены документов, у меня сохранилась переписка ее родителей в момент ее рождения. Вход мужчинам-отцам в советский роддом был строго-настрого запрещен. И вот они друг другу пишут: она – ему, он – ей, в палату № 34 Института акушерства и гинекологии, располагавшегося в доме № 2 по Большой Пироговской улице (они жили в коммунальной квартире № 70 дома № 37–43 по той же Пироговской улице, кстати, по соседству с домом, в котором в 1920‐х годах жил Булгаков).
– Ну как да что, как здоровье, как «девочка»?
– Вроде курносая…
– Как же так? Моя ли это дочь?! Моя курносой быть не может!
Друзья, родные тоже пишут записки-записочки, как да что, как там «девочка»? В чем дело? Почему у этого ребенка до сих пор нет имени? По позднейшим рассказам, еще до рождения между ними было решено: если мальчик – называет мама, и будет тогда непременно Михаил, в честь дедушки Миши Медведкова – маминого обожаемого папы. А если девочка – то называет папа, и тогда полная неясность. Дни идут. Вот пишет подруга: «Как ты себя чувствуешь? Разрешили ли тебе уже ходить? Как девочка? Тебе огромный привет и поздравления от Ю. Он уже достал книжку про Пикассо и, наверное, уже выслал. Надеется (и я тоже), что она тебе понравится».
3. Книжка про Пикассо – в советский роддом от французского друга подруги – вот так предмет первой необходимости! Книга эта вернулась в Париж, вот она: стоит на полке. Ее автор Пьер де Шампри, а называется она «Пикассо в тени и на солнце». Издательство: «Галлимар», год издания: 1960. Я знаю ее наизусть, ибо с ней в обнимку прошло детство. А книжка хитрая. В ней рассказывается о мотивах, которые Пикассо использовал в своем творчестве; показывается вся та история искусства, которую он проработал и пропустил через себя. Рассматривая эту книгу, можно привольно бродить по территории искусства; можно гулять в садах творчества и даже заразиться чувством связи между теми, кто на эту территорию вступает, кто по ней прогуливается. И я заразилась – этим чувством родства, этой уверенностью в том, что все всегда растет в искусстве одно из другого. Там в этой книжке был портрет жены Пикассо – Ольги. То, что она Ольга, не удивляло, что русская балерина в Париже, тогда, в детстве, не заинтересовало. Да и как было такое себе представить?
4. «Леночка! Возвращайся скорее. Наши приготовления подходят к концу. Пеленки, распашонки, чепчики уже ждут девочку. Жду тебя очень, очень. И еще, очень хочу увидеть девочку. Целую тебя и дочь». От другой подруги: «Ну как твое материнское мироощущение? Обо всех твоих прошедших переживаниях поговорим при встрече. Ну как твое чадо? Говорят, что ты его уже кормишь. (Ребенок уже в мужском роде!) Ты не падаешь в обморок от его прикосновений?» Дальше рассказывается, как данная подруга проектирует кузнечный цех. Инженер, стало быть, как и мама. А вот телеграмма от родственников Медведковых из Симферополя, посланная на имя «Ерхо» (кто ошибся, они или почта?) девятнадцатого февраля, то есть «чаду» уже неделя: «поздравляем-дорогих-родителей-дочкой-желаем-всем-здоровья-медвековы» (без второй «д», то есть именно так, как мою фамилию регулярно пишут во Франции, иначе им слишком длинно, да и зачем повторяться). А вот отдельно телеграмма от дедушки Миши. Тут уж вообще не до имен. Кратко, четко и донельзя путано: «горячо-поздравляю-целую-маму-дочку-папа». Вот так! Кто кому кем приходится? Так и я, во время моего первого и последнего сеанса психоанализа, в первой же фразе, так запуталась в родственных связях, так заблудилась в трех березах (или дубах? нет, кажется, соснах), так все перепутала между собой-дочерью и собой-же-матерью, моей матерью, ее дочерью (я) и дочерью (моей), что аналитик чуть не лопнул от счастья в предвкушении ближайших тридцати как минимум лет, потребных для распутывания этого клубка, но не тут-то было.
