К счастью, после подачи документов Алик и Комар довольно быстро получили разрешение на отъезд. А ведь нередко гэбэшники, следуя своим инстинктам садистов, годами мариновали бедолаг, подавших документы на выезд, не говорили им ни да ни нет. Людей увольняли с работы, они мыкались без дела, без денег, гибли их судьбы, их браки. И таких несчастных насчитывалось немало.

Не помню, были ли у меня на эту тему разговоры с мужем. Но зато помню, что мы оба в предотъездные дни, позабыв свои дела, былые распри и обиды, неотлучно были с Аликом и его женой. С утра заезжали за ними на нашем «Москвиче» и целый день мотались по их эмигрантским делам. Кормили ребят иногда в центре, в кафетериях, иногда недалеко от дома в ресторане «Черемушки» – был тогда такой у метро «Академическая».

Дети – Андрюша и Даня – все это время находились у матери невестки. Иногда, впрочем, Даня ночевал у нас – детская кроватка всегда стояла в спальне на ул. Дм. Ульянова.

Последнюю ночь в Москве трехлетний красавец и умница Даня провел с нами. Помню от слова до слова его детский лепет перед сном, но не стану воспроизводить его на бумаге – щажу свое больное сердце.

Навсегда запомнила я и день отъезда сына в эмиграцию. Поразила меня в тот день грубость работников Шереметьево-2 – видимо, тех, кого мы теперь именуем силовиками, а тогда называли из органов. Поразило особенно, потому что, когда я в 1960-е встречала в том же Шереметьево-2 немецких писателей из капстран, те же «силовики» были идеально вежливы.

И еще одно было странно и непривычно: Алика провожала толпа незнакомых мне и Д. Е. молодых людей. То и дело полумрак зала освещали вспышки фотоаппаратов (через несколько дней нам домой принесли целую кипу снимков: но в толпе лишь изредка мелькали знакомые лица – ученики Алика, ученики Кати).

Мы, маленькая кучка ближайших родственников, были как бы сбоку припека. Никто из нашей родни и друзей, конечно, не пришел, не явились и родные невестки – только ее мама Нина Александровна, да еще брат Дима Арнольд, гениальный математик. Помню, он спрашивал меня: «Они и правда занимаются чем-то новым? Может, я должен был Кате больше помогать?» (Замечу в скобках: несмотря на то что я была тогда как бы в ступоре, слова Арнольда меня поразили. Впервые я поняла, что вся семья Арнольдов фактически на иждивении Димы.)

Но самое главное, что я только много лет спустя осознала: толпа провожающих прощалась не с Аликом, а с художником-нонконформистом Меламидом. Для них Алик был не просто бунтарь, а выразитель дум и помыслов части советской молодежи.

Но вот все кончилось. Правда, и Комар – он уехал позже, – и ученики Алика приходили к нам каждый раз, когда Алик звонил еще с дороги.

Первым, кто из нас двоих что называется опомнился, был Д. Е. Он теперь выходил из дома только в свой институт и, как ни странно, занялся домашними делами. Начал активно обустраивать нашу неуютную, неотремонтированную, полученную в результате обмена для семьи Алика квартиру. Причем действовал Д. Е. куда более умно, нежели действовала бы я. Сразу отправился вместе со мной к районному начальнику по ремонтам и молча положил ему на стол какую-то купюру (какую именно, я, конечно, не помню). После чего начальник дал нам лучшего мастера, чтобы тот привел в порядок «места общего пользования» – так назывались в ту пору сортир и ванная комната.

Лучший мастер, молоденький паренек (кажется, ему минуло всего 22 года и за свою отличную работу он получил отдельную квартиру) был трудоспособен только с восьми утра до часа дня. После 13:00 он уходил на обеденный перерыв и возвращался в дымину пьяный. Никакие мои уговоры, никакие обещания накормить паренька хорошим обедом и даже поставить на стол поллитра не помогали. Парень – золотые руки уходил и приходил совершенно нетрудоспособным – можно представить себе, что ждало через несколько лет его жену и двоих детишек!

Однако прежде, чем вернуться к моей теме, рассказу о жизни Д. Е. после отъезда сына. Должна признать: двадцать лет капитализма, пусть «российского капитализма», не прошли даром. Люди научились работать. Когда изредка моя помощница, а теперь и сиделка Лена вызывает мастера, к нам приходит молодой человек новой формации и, ни слова не говоря, делает свое дело. И тут я понимаю, что двадцать путинских лет дали свои плоды – таких молодых мастеров прежде я видела только в Германии.

Однако вернусь к тем далеким 1980-м, трудным и печальным годам нашей жизни с Д.Е. без Алика. К сожалению, я никак не могу вспомнить, в какой именно роковой год Д. Е. сразила неизлечимая болезнь – инсульт, а вслед за ним серия точечных инсультов. Тем самым не знаю точно, сколько лет он проболел.

Зато помню отчетливо все, что случилось в первый день его хвори. Я тогда собиралась ехать в литфонд за путевками для нас в Дом творчества в Дубултах, а Д. Е. с утра ушел в институт. Как вдруг раздался звонок в дверь, и я увидела на пороге одного из сотрудников ИМЭМО, а за его спиной самого Д. Е., который почему-то норовил уйти от нашей входной двери на противоположный конец длинной лестничной площадки. Помню, что после того, как я уложила Д. Е. на зеленый диван в кабинете, он, путая слова, пытался понять, что с ним случилось: почему он дома, а не на работе, что вообще с ним происходит.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.