Моя благодарность всем тем друзьям и знакомым, которые помогли мне написать эту последнюю книгу. Отдельная благодарность Оле Шмид. Особая благодарность моему замечательному сыну Алексу Меламиду. В трудную минуту он всегда был со мной. Бросал все свои дела и мчался ко мне по старому московскому адресу. Сорок лет это было не так-то просто, волею судеб мы оказались на разных континентах. Без забот сына я, его сварливая мамаша, не смогла бы ни жить, ни тем паче писать. От всего сердца благодарю Петра Авена. Без его великодушной помощи ни одна из моих трех последних книг: мемуары «Косой дождь»; «Записки обыкновенной говорящей лошади»; «Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки века минувшего» никогда не увидели бы света.

Эту историю поведала мне замечательная женщина и прекрасная актриса Лена К. Понятно, что в моем пересказе история очень многое теряет. Теряет уже потому, что я начисто лишена артистического дарования: не могу воспроизвести ни интонаций, ни мимики, ни жестов, которые были в рассказе моей дорогой подруги. Все равно. Попробую донести хотя бы фабулу рассказа.

1975 год. Москва. Советская власть уже в смягченном, брежневском, варианте. Но многое все еще неизменно, в частности – праздники.

Заметим, у советских людей их было до обидного мало – как мы говорили тогда, кот наплакал. Больших праздников два – ну, скажем, два с половиной. Один большой – 7 ноября, День Великой Октябрьской революции. Второй, 1 мая – кажется, День солидарности трудящихся всего мира или что-то вроде того. И еще половина большого праздника – 8 марта, Женский день. И, хотя в этот день все работали, праздник справлялся очень торжественно – а по-моему, был особенно суматошный и дурацкий. В тот праздник мужчинам следовало дарить подарки всем знакомым женщинам. В условиях постоянного дефицита это было необычайно трудно, особенно холостякам. Женатым помогали, естественно, жены. Сослуживицам дарили шоколадки или несчастные мимозы, ибо других цветов в марте не бывало. А вот с начальницами приходилось поломать голову.

Однако тут я отклонилась от основной темы. Итак, праздников было мало – то есть я имею в виду больших всенародных государственных праздников. И вот, в канун одного из них, а именно – Первого мая, Лена и еще несколько актеров театра «Современник» репетировали «Двенадцатую ночь» Шекспира. Репетиции вел английский режиссер Питер Джеймс, который и у себя на родине, в Англии, ставил Шекспира. Ставил без всяких завиральных идей и вывертов. Но все равно, уже самый факт привлечения английского режиссера для постановки на русской сцене был для СССР чем-то небывало прогрессивным, почти потрясением основ. Но это a prоpos…

Итак, молодые актеры репетируют Шекспира. А время идет и идет. Уже очень поздно, почти ночь. А назавтра им опять собираться в театре для новой репетиции.

И тут Лена предлагает актерам не разъезжаться по домам, в разные концы Москвы, а отправиться к ней, переночевать в ее маленькой квартирке, которая находится недалеко от театра. И режиссеру тоже советует не ехать в гостиницу, а вместе со всеми отправиться к ней. Так и поступили. И Лена всех уложила спать хотя бы на несколько часиков. Актерам расстелила огромный ковер прямо в холле, набросала подушек, и они улеглись не раздеваясь. Режиссера положила в маленькой комнатке-кабинете. А сама сразу заснула у себя в спальне.

Но прошло всего несколько часов, как вдруг в дверь к ней постучал напуганный режиссер-англичанин.

– Лена, вставай скорее. На улице что-то происходит… Там кричат… Кого-то зовут…. Шум страшный. Что-то случилось. Пожар! Война! Землетрясение!

Надо сказать, что квартира Лены была в доме на шумной Садовой, недалеко от метро, но все окна выходили во двор, кроме одного в кабинетике, который находился в торце здания. А главное, напомним, что дело происходило в канун большого советского праздника 1 мая…

Войдя в кабинетик и приоткрыв окно, хозяйка квартиры сразу все поняла: трудящиеся собирались на демонстрацию.

И тут я попытаюсь воспроизвести ее диалог с ничего не понимавшим Питером Джеймсом.

– Они все время кричат «Клара Цеткин». Кто этот Клара Цеткин?

– Это женщина, немка, друг Ленина.

– Немка? Друг Ленина? Друг Ленина – немец? Немка? И она еще жива? Сколько же ей лет?

– Давно умерла, по-моему.

– Давно умерла? Они вызывают дух Цеткин? Ночью? Но почему так громко, ведь все спят? И почему целой толпой? И на середине улицы?

– Да нет же, они вызывают не дух. Это фабрика Клары Цеткин. Тут за домом такой район, фабричный, называется Сыромятники.

– У Цеткин фабрика? Она друг Ленина – капиталистка из Сыромятники? Не понимаю, совсем не понимаю…

– Я же говорю, тут фабричный район и фабрика имени Клары Цеткин. Коммунистки, друга Ленина.

– Совсем не понимаю. Она, Цеткин, имеет фабрику в фабричном районе? Но почему ее поднимают среди ночи с постели? Ах, да! Она давно умерла. И они вызывают ее, как дух отца Гамлета… Короля?

– При чем здесь Гамлет? Гамлет здесь совершенно ни при чем и король, отец Гамлета, тоже. Ради бога! Я говорю о живых людях. Я говорю, что на улице собирают фабричных. Слышите? Сейчас созывают рабочих с завода «Серп и молот».

– Молотов? Ваш министр? Разве он не в отставке? Немец Клара Цеткин и министр Молотов! Опять война? А где Риббентроп? Но ведь его в Нюрнберге повесили! Клянусь, я у вас в Москве сойду с ума. Клара Цеткин. Молотов. Ленин… Крики на улице в пять часов ночи…

– И ничего это не пять часов ночи. Это уже шесть часов, почти полседьмого утра. И людей с фабрик и заводов собирают, чтобы идти на Красную площадь. Приветствовать…

– Зачем идти на Красную площадь? В шесть часов утра? И с Молотовым, и с Цеткин?..

Прослушав этот рассказ о «глупом» англичанине, который, видимо, так и не понял, что советские люди в два самых главных праздника собирались еще в полной темноте у своих фабрик, заводов и учреждений, чтобы вместе с родным коллективом дойти до Красной площади – а главное, чтобы пройти по ней перед мавзолеем, где недвижно стояли вожди.

Что? «Пройти по ней», то есть по Красной площади, «перед мавзолеем»? На самом деле, много раз проделав сей путь, я ни разу не проходила перед мавзолеем – я всегда перед ним пробегала. Так уж было задумано.

Сперва мы шли, шли и шли. Стояли, стояли и стояли. Потом опять шли и шли. А как только оказывались рядом с мавзолеем, начинали бежать, слыша крики: «Скорей! Скорей!» Не дай бог остановиться – на тебя набегут очередные шеренги. А при выходе с Красной площади, возможно, выдернут из толпы и затолкают в воронок. Только тебя и видели…

Однако это последнее, насчет воронка, – домысел. А все остальное – чистая правда.

К сожалению, если Питер Джеймс оказался таким «непонятливым» потому, что он был англичанин, то есть из другого, капиталистического, мира, то сейчас многие люди не хотят понимать прошлого, потому что они родом совсем из другой эпохи, можно сказать, с другой планеты.

Когда я всерьез решила взяться за свои мемуары, мне было лет 95. Больше всего меня пугало то, что уже нет старых пишущих машинок, на которых я отстукивала черновики своих переводов и статей. Как же писать? Осваивать интернет – поздно. Оставалось одно – писать от руки и искать переписчицу с компьютером и принтером. Но у девяностопятилетней старухи, как правило, дрожат руки. Я не была исключением из этого правила. Расписываясь в Сбербанке за пенсию, чувствовала, что пальцы меня не слушаются.

Теперь мне 103. Вышли в свет две мои толстые книги. Пишу третью, хотя не уверена, допишу ли. Когда работаю, рука не дрожит. А когда раз в три месяца помощница Лена привозит меня в Сбербанк и надо расписаться за пенсию, руки начинают дрожать…