- Иди, Мария. - Андрей стоял над Валериком не сгибаясь, прямой, будто пули не могли его тронуть. Он не смотрел на Марию. Он смотрел в окно. Немцы перестали стрелять. Пилипенко тоже. - Иди.

Мария не шелохнулась, она сидела на полу, уткнув лицо в сумку: не было сил подняться.

Очередь в окно. Очередь в окно! Очередь...

Стреляли? Она поняла это, когда опасность уже миновала.

- Я что сказал! - Андрей хотел выкрикнуть это, но получилось тихо, как-то просительно.

Мария не ответила. Голова по-прежнему лежала на сумке.

Потом увидела, что у Пилипенко с плеча спускался медленный кровяной завиток, и гимнастерка, на которой пестрели белесые пятна высохшего пота и пыли, постепенно покрывалась одним мокрым цветом.

- Пиль, - сдавленно произнесла Мария. - Разве не чувствуешь, ты же ранен.

- Как это ранен? - не представлял он себе. - Отойди, - сердито качнул головой. Он не спускал глаз с сада. - Отойди. Не мешай.

Может быть, вспомнились ей слова, сказанные ему, когда в болоте перевязывала Антонова?.. Она тоже делала тогда свое дело и требовала отойти, не мешать ей. Он весь там, в саду, откуда надвигается гибель. Но он же ранен, Пиль...

- Пиль... - просила она.

- Перевязать, - приказал Андрей.

Пилипенко, не отрывая глаз от окна, хоть немцы и прекратили стрельбу, наклонил плечо к Марии. Она выпростала его руку из рукава гимнастерки и стала бинтовать.

Минут десять, больше, было тихо. Обманутые наступившей тишиной, два воробья вспорхнули на окно. Мария видела, как, вытянув клюв набок, спокойно перебирали они перышки на крыльях. Потом трахнул автомат. Воробьи выпрямили свои плоские головки, удивленно прислушиваясь, и разом метнулись в небо, как бы спрятались в нем.

Строчка оборвалась.

Андрей опять увидел свои сапоги у парты, один сапог свалился, голенище в пулевых дырках. Натянул сапоги, почувствовал себя лучше.

- Идем.

Мария тяжело поднялась.

Вышли в коридор.

Немцы опять открыли стрельбу, со двора, с огорода: ясно, пробивались к черному ходу.

- Марийка! - окликнул Марию Семен. Она быстро оглянулась. Семен стоял у лестницы, тяжелыми глазами смотрел на нее, но казалось, ничего не видел. - Марийка...

- Я, товарищ политрук. - Липкими от крови пальцами откинула Мария выбившиеся из-под берета волосы.

- Отделенный ранен. Поздняев. Наверху. - Семен склонил голову. - И Вано ранен. Еле стоит. А стоит. Стреляет. Помоги, Марийка, - снова смотрел он на нее. Постучал ладонью по карману гимнастерки, так делал он, когда хотел достать папиросы. Карман был пуст.

- Марийка, живее! - поторапливал ее Андрей. - Дела теперь у тебя будет много. Живее! - Он повернулся, пошел к колоннам у главного входа.

Семен тоже кинулся, наверх, на второй этаж.

Мария терялась: куда бежать? "К отделенному? Или сперва к Вано?.." Она бросилась туда, где стоял Вано, она видела, как, припадая на одну ногу, яростно водил он автоматом у правого окна.

- Вано, подожди, - попросила, - я наложу бинт. Легче будет, Вано...

- Как - подожди?.. Как - подожди?.. - Он даже не повернул голову в ее сторону. - Уйди, уйди!.. Уйди, зацепит!..

Она успела отклониться от разбитого окна, и пули со свистом ударились в колонну. Все же перевязала ногу Вано. И взбежала на второй этаж - помочь отделенному.

Устало держась за перила лестницы, спускалась вниз. Она услышала задыхавшийся голос. Роман Харитонович? Он спешил ей навстречу. Сутулый, казалось, что он неестественно согнулся. Пули нет-нет, а просвистит в коридоре. И Андрей со вскинутым автоматом подбежал к лестничной площадке.

- Что, Роман Харитонович? - взволнованно выкрикнул Андрей. - Что?..

- Сестра... Товарищ лейтенант... Только что, вот сейчас, пуля. Там он. У окна лежит.

И спотыкающимся шагом Роман Харитонович отправился обратно.

"Шишарев, - понял Андрей. - Шишарева сбили. Может, не очень? Может, еще сумеет? Нельзя, чтоб торцовое окно без оружия..."

- Пошли, Мария, пошли!

Шишарев конвульсивно поджимал колени, заставлял себя приподняться на локтях, он стонал, то громко, то подвывая, словно сил не хватало на крик.

- Убили, - увидел он Андрея. Он увидел и Марию: - Меня убили, повторил. Он собирался еще что-то сказать, губы кривились, дергались и ни звука не могли произнести. Потом попробовал объяснить то, что хотел сказать, жестом, но и это не получалось.

Каска с головы свалилась, как ни силился, не удавалось ее достать, и он руками обхватил голову, защищая ее от пуль. Но сюда уже не стреляли, немцы перенесли огонь в середину коридора.

Мария увидела, куда Шишарев был ранен.

- Сейчас... миленький... сейчас... - Она опустилась на пол. Андрей помог положить голову Шишарева ей на колени. - Сейчас, миленький... Пальцы ее двигались мягко и быстро.

Шишарев скрежетал зубами. Судорога схватывала горло, сводила челюсти. Он умирал, это было ясно. Он задыхался. Опять застонал. Стонал долго, мучительно. Ему самому было бы лучше, если б умер скорей. Но он жил, стонал, скрежетал зубами. Он никак не мог умереть.

Он жил еще несколько минут. Потом умер. Он умер раньше, чем Мария успела перевязать его голову. Только что дышал он, говорил, боялся, значит, надеялся. И вот, он ничего не боится, совершенно не боится, он спокойно подставил голову под пули и руки с головы убрал. От Шишарева, колхозного пекаря Шищарева, показалось Андрею, еще пахло мукой.

- Роман Харитонович, возьмите автомат Шишарева. Придется вам вместо него. Здесь, у окна.

- Нет.

Андрей изумленно вскинул на него глаза.

- Это оружие мне не знакомо, - потупленно смотрел Роман Харитонович в пол. - В мою войну его не было. Мне трехлинейку.

Андрей не видел выражения лица Романа Харитоновича, лицо его было в полумраке.

Солнце оставило школу, и в разбитые окна вползли рыхлые вечерние тени и легли на пол. На задней стене под потолком тускнел последний свет, три другие стены уже посинели, стали холодными.

День кончился.

5

Немцы, похоже, прекратили осаду. Ни одного выстрела. Стало так тихо, что слышны были чьи-то шаги в самом конце коридора. Сделали немцы передышку? Подтягивают силы? Или ушли? Все может быть. И то, и другое, и третье. Нет, третьего не может быть. "Немцы полагают, что мы представляем нечто важное для них, - усмехнулся Андрей. Он потер переносицу. - Иначе к чему б запал этот. Дурачье! - сплюнул зло. - Убить роту не значит убить советский народ. Дурачье..." Слишком многое, невозможное, понадобится для этого. Надо взять тысячу городов, тысячу тысяч деревень, еще больше домов, и вот эту школу... Но школу германская армия возьмет, лишь когда убьют учителя Андрея, одетого в форму защитного цвета с лейтенантскими кубиками в петлицах, и директора этой школы Романа Харитоновича, и политрука Семена, всех, остатки роты.

Андрей беспокоился, не воспользовались бы немцы темнотой и не прорвались к входам. Днем, при свете, другое дело, им не давали выйти из сада, не выпускали из подсобных строений на дворе. А вечером, ночью, как увидеть?..

- На этот раз, Семен, ночь против нас. Она в помощь немцам.

- Придется напоминать, что бодрствуем, - сказал Семен. - Очередишко то тут, то там, и гранатку в сад и туда, на огородную сторону. Другой стратегии не придумаем. Не будем унывать.

Андрей молчал.

- Продержимся до полной темноты и попробуем рвануть отсюда, произнес Семен. - Может быть, прорвемся.

- Единственный выход. Единственная возможность. Потому что утром с нами будет покончено.

"Утром кончатся патроны, кончатся гранаты, умрут раненые, которые сейчас еще как-то в состоянии стрелять, и всё", - размышлял Андрей.

- До темноты продержимся. - В этом он не сомневался. - Давай наверх. А я тут...

Андрей вошел в класс, седьмой "Б".

- Пиль.

- Я. - Тон Пилипенко огорченный. - Лент уже в обрез. Верно, товарищ лейтенант, трохи погорячился. По моей горячности, мне, должно, не воевать, а по Дерибасовской с девками шаландаться.