- Тиша! - Андрей был уже возле него. - Тиша!..

Тот, должно быть, еще не сознавал всей меры, того, что произошло. Глухо, вполголоса проронил:

- Опять, Никитка, обмо-чился... - Может быть, даже усмехнулся, показалось Андрею. - И надо же... - Смежил веки. - Пропала вода... Короткий вздох. - А кожух горит... Не сердись, Пиль, а?..

Он лежал, запрокинув голову, каска отвалилась назад, открыв сбившиеся светлые волосы. Со лба стекала вишневая струйка, лилась на пол, смешиваясь с водой, тоже еще не остановившейся. На губах пузырилась розовая слюна. Он синел на глазах Андрея. Смерть сделала лицо его, всегда растерянное, ровным, спокойным, и лежал он покорно, совсем мирно, как человек, удобно улегшийся спать. И если б не кровь, могло показаться, что спит он, спит, утомленный таким трудным днем. День и в самом деле был очень трудным.

- Воду же ж! Воду! - злился Пилипенко. Он не слышал, что стукнуло за спиной. - Тащи же, Мокрые-штаны!.. - Капли пота падали со лба, с бровей, с ресниц на грудь, и гимнастерка в этом месте потемнела. Не выпуская ручки пулемета, Пилипенко оглянулся и понял, что случилось. Плечи его сильнее затряслись над затыльником пулемета.

Тишка-мокрые-штаны умер тихо и так быстро, что и не поверить.

Пуля шлепнулась в косяк двери, этого он уже не слышал. Вторая пуля впилась в голову Тишки-мокрые-штаны, и, мертвая, она дернулась. Его убили второй раз.

Пули вонзались в потолок, в стены и уже в пол. "Взобрались на деревья, - догадался Андрей. - С деревьев бьют! Ну да! Вон с тех высоких груш!"

- Пиль! По грушам колоти! По грушам!..

- И по грушам! Да их, немцев, как мошкары... - Пилипенко длинно, забористо выругался, но легче ему не стало. Он опять выругался, без всякого чувства.

Андрей добрался до простенка. Один за другим, один за другим в саду накапливались солдаты, их и в самом деле уже немало. Андрей услышал над собой, со второго этажа, резкие очереди автомата: стрелял Семен. Отсюда, снизу, бил Пилипенко. Все равно: один за другим... один за другим... их уже много, немцев...

- Кипит... трясця твоей матери... Воды! - самому себе говорил Пилипенко. Он скрежетал зубами, от ярости, что ничего поделать не может.

- Валерик! - позвал Андрей. - Подбери, - показал на котелок возле Тишки-мокрые-штаны. - И воду. Живо!

Валерик схватил котелок и скрылся в коридоре. Минуты через три вернулся. Чуть было не упал у порога: пули просвистели у ног и, расщепив доски, ушли в пол.

- Гаси кожух! - бойко протянул он Пилипенко полный котелок.

Андрей взглянул на Валерика: в его глазах не было отражения страха.

Из сада бросили гранаты, две, сразу обе. Они не долетели до окна и разорвались в нескольких метрах от стены. В оконные проемы с выбитыми стеклами тянулся горячий дым. "Издалека бросили, - понял Андрей. - Не подпускать близко. И не давать ходу к дверям. Пулемет, да автомат мой, да винтовка Валерика, да автоматы Семена и отделенного Поздняева наверху... Отсечем! - Он взглянул на пол. - Еще три гранаты".

Резко трещали автоматы, наведенные на окна.

- Вон! Вон! Глядите! - Плечи Валерика подымались в такт его возгласам. - Вон у тополя! Длиннющий такой... Долбану сейчас... - Валерик щелкнул затвором винтовки и, увлеченный тем, что собирался сделать, отодвинулся от простенка. - Попаду в него. Точно, попаду!

- Прочь от окна! - гаркнул Андрей.

Валерик не успел нажать на спуск, густая дробь обсыпала оконный проем, отколовшаяся от рамы щепа разлеталась по классу. Он выпустил из рук винтовку, и винтовка громко шлепнулась внизу, у стены.

Андрей не успел поддержать Валерика, тот рухнул на пол. На ноги Андрея брызнула яркая молодая кровь. "Куда угодило? - не мог Андрей сообразить. - Куда?.." Глаза Валерика открыты, в них по-прежнему ни страха, ни чувства опасности. Только лицо удлинилось, губы сжались, брови потемнели. Андрею показалось, что увидел на этом, уже не слабом лице и складки в уголках губ, и рубцы, врезавшиеся от крыльев носа к подбородку, - все, чего еще утром не мог себе представить. Он взял худенькую, с золотистым пушком руку Валерика, какая она стала тяжелая! Валерик плакал, слезы текли малиновые, потому что по лицу текла и кровь, крови было больше.

- Все равно долбану его, - тихо стонал Валерик. - Я его запомнил, гада. Длиннющий такой... нос крючком... - Потом - сокрушенно: - Жалко... винтовку. В магазине остались... еще... три патрона... - Он закрыл глаза, губы чуть шевельнулись: - А я из Малаховки, под Москвой... У нас там дом с садом... Мама... - Он, кажется, улыбнулся тихой, медленной улыбкой.

- Полежи смирно, Валерик, - попросил Андрей. - Сейчас перевяжут.

- Лейтенант, - раздался дрогнувший голос Пилипенко. - Что с ним? - Он напряженно смотрел перед собой. Плечи его двигались влево-вправо. Пулемет бил в тополя возле ограды, у тополей притаились солдаты.

Андрей видел, Куски отваливавшейся коры падали на землю. Но мысли его занимало не это. "Валерик!.."

Рывком вылетел из класса.

4

- Мари-я-я! Мари-я-я!..

Крик Андрея тонул в частом треске стрельбы. Стреляли снаружи, стреляли из школы. Он ухватился за перила лестницы, кружилась голова: качался коридор, набок клонились окна впереди, и сам он будто вертелся вокруг себя. За накренившимися колоннами, у скосившихся правого и левого оконных проемов, валились и не могли упасть Вано и Петрусь Бульба со вскинутыми автоматами. Он подождал, пока все перед глазами встанет на место.

- Мари-я-я!

Поддерживая рукой санитарную сумку, висевшую на плече, Мария спешила на крик: девичья сила сквозила в быстрой ее фигуре. Не добежав до Андрея, подняла голову: испуганное, испуганное у нее лицо.

- С тобой что, Андрей? - смотрела на него: на щеках размазана мокрая пыль, босые ноги в пятнах крови.

- Скорее. Скорее.

Она все поняла, вслед за Андреем кинулась в класс седьмой "Б".

- Валерик! - ударило в сердце, будто в груди ее уже была рана. Мария даже провела рукой по груди - возможно, увидит кровь на пальцах. - И Тиша, ой... - Она увидела их, одного, с мокрой гимнастеркой, с мокрыми штанами, у двери, другого возле окна, поперек одеяла на полу. - Валерик...

Она стояла на коленях, что-то перебирала в сумке, вынула бинт, и другой пакет, и третий. Пальцы непослушно разрывали нитку и отворачивали край бинта. Пуля пробила щеку Валерика. Пуля попала в руку. Мария головой заслонила глаза Валерика: пусть не видит своих ран. Он и не видел. Не видел кровь из щеки. А кровь выбивалась толчками, и струя увеличивалась, уже залила лицо, шею, ушла за воротник гимнастерки. Он смотрел перед собой и видел только того, длиннющего такого, с носом крючком...

- Долбану-у...

Он даже пробовал протянуть руку вперед, раненую руку, и сжал ее в кулак. Он еще боролся...

Мария торопливо бинтовала лицо, марля впитывала кровь, становилась красной. Мария наматывала, наматывала бинт, стягивая все туже, а кровь проступала и проступала. Ничего не помогало, и Мария растерянно смотрела на Андрея.

Валерик обводил Марию, Андрея тихим, страдающим взглядом, словно понимал, это последнее, что он видит. И этого взгляда, полного мольбы о помощи, они не могли выдержать и опустили глаза.

Мария схватила наконец бинт узлом, он пришелся на затылок. Раскрыла еще пакет: бинтовать руку. Уже дернула нитку, скреплявшую пакет, и остановилась: глаза Валерика, как стекло, чистое, промытое стекло, и не просили ничего, не страшились - не смотрели. Она прикоснулась щекой к его губам - дыхания не было. Валерик мертв.

"Нет, нет, и смерть не сделала лицо Валерика взрослым, - не отводил от него взгляда Андрей. - Совсем мальчик... - Но перед ним лежал солдат, только что отдавший жизнь за всех. - Он звал мать... Чем могла она помочь ему? Ничем. Ничем. А матери так любят детей своих. Матери не зовут на помощь. Это их зовут. Как вот Валерик... Как, наверно, и я... уже не мальчик. - Она снова возле, мать, мама, бледная, улыбавшаяся, но видел он только руки ее, готовые что-то делать, что-то делать - поставить перед ним тарелку, поправить загнувшийся уголок воротника, налить для него воды в ванну, расстелить постель. - Мать всегда единственная и последняя. Матери знают, как трудно родить. А убивать легко и быстро. Это знаем мы..."