— Но вы и только вы можете поддержать его в этом, — продолжал я. Что-то подсказывало мне, что леди Гита не вполне безучастна к моим речам. — Вы не должны оставлять Эдгара. Ради вас он готов на всё. А иначе... Сейчас он не остановится даже перед тем, чтобы убить Бэртраду.

И тут по лицу женщины скользнула тень. Она поглядела на меня огромными пустыми глазами. Взгляд её светлых глаз казался особенно тяжёлым на потемневшем осунувшемся лице. Возможно, леди Гита и красавица, но об этом трудно было судить сейчас. В её лице проступало нечто жуткое. Жуткой казалась и неожиданная улыбка, больше похожая на судорогу.

— Возможно, я плохая христианка, но я хочу, чтобы виновные понесли наказание. Так и передайте графу, — проговорила она.

Я понимал её. Но и перевёл дыхание. Главное, что он ещё чего-то желает. Пусть и желаемое — месть.

— И вас не пугает то, чем это обернётся для вашей девочки?

Женщина коротко вздохнула, на миг прикрыв лицо ладонью, а затем взглянула на меня. Только страх за своё дитя мог вывести её из этого состояния. Но этим не следовало злоупотреблять. Уловив момент, когда мертвенное выражение исчезло с лица леди Гиты, я заговорил, взывая к её разуму:

— Никому не ведомо о том, что произошло ночью в фэнах. Те, кто глумился над вами, уже понесли наказание. А те, кто выжил, будут молчать. И если вы найдёте в себе силы, чтобы в дальнейшем вести себя как ни в чём не бывало — они проиграли. Они поймут, что вы оказались сильнее и им ничего не удалось добиться.

Это были только слова. Но чтобы следовать им, нужны неженские сила и мужество. Поэтому я продолжал:

— Нет греха в том, чтобы оступиться и угодить в грязь. Грех — оставаться в грязи. Увы, удары преследуют нас всю жизнь, но роковым становится только последний. От остальных мы, пошатываясь, оправляемся и живём дальше.

Женщина вдруг испустила сдавленный стон.

— Что вы знаете об ударах судьбы?! Что знаете о бесчестии?

— Кому и знать, если не мне.

И тут я назвал своё имя.

Когда человек в беде, ему становится легче, когда рядом оказывается такой же, как он, несчастный и гонимый. Эта женщина знала обо мне, и моё имя, заклеймённое позором, сказало ей всё. Она глубоко вздохнула, её глаза расширились.

— Вы... Вы — враг короля!

Я заставил себя улыбнуться:

— К вашим услугам, миледи.

Она протянула руку, и я ощутил лёгкое пожатие.

— Сэр... Я восхищаюсь вами.

Ну уж это слишком! Я был опорочен, изгнан, моё имя было покрыто позором, и все, кто узнавал меня, шарахались, как от прокажённого. Словно моё бесчестье могло запятнать и их. И вот эта униженная, измученная, растерзанная женщина пытается приободрить меня.

У меня перехватило дыхание. Я только понял, что эта женщина стоит того, чтобы ради неё рисковать графской короной. А может, я стал излишне сентиментальным?

— Запомните главное, миледи. Вам надо заставить себя забыть то, что случилось. Думаю, у вас это получится. Само ваше желание отомстить даст вам силы. И вы должны помнить, что вы сами остались живой, жив и Эдгар, и ваше дитя не пострадало. Вы все вместе, а это и есть самое важное.

Её губы наконец дрогнули, черты лица смягчились, и, слава Богу, глаза наполнились слезами. Теперь пусть выплачется. Слёзы для женщины — великое облегчение.

Я вышел. У церкви всё ещё толпились какие-то люди, доносился сердитый голос священника, требовавший, чтобы они расходились по домам.

Первым делом я направился к коновязи. Моро положил мне голову на плечо и шумно вздохнул. Я ласково потрепал его по холке:

— Что, брат, беспокойная вышла ночка? Ну, ничего, скоро снова в дорогу. Нам с тобой не привыкать.

Я пока ещё не представлял, куда направлюсь. Ригины нет в Норфолке, а в этих краях мне больше не у кого искать пристанища.

Граф появился из церкви только тогда, когда из Гронвуда прибыли его люди. Их было множество — конные ратники, погонщики мулов, запряжённых в крытые носилки, несколько женщин-прислужниц. Эдгар велел им ждать, а сам направился к дому священника, но не решился войти — стоял, ожидая, пока прислужницы помогут леди Гите собраться и привести себя в порядок.

Но вот появилась служанка с девочкой на руках. Малышка уже проснулась, вертела головкой и забавно позёвывала. Однако, завидев Моро, просияла улыбкой:

— Лошадка с пятнышком!

И стала вырываться, требуя, чтобы её пустили к коню. Выходит, не я один безраздельно отдал сердце своему вороному. И я невольно улыбнулся, наблюдая, как эта кроха безбоязненно тянется к Моро.

В этот миг на пороге дома священника появилась леди Гита. Эдгар рванулся было к ней, но замер, не решаясь ступить дальше ни шагу. Женщина куталась в тёмное покрывало и передвигалась неловко, слегка припадая на одну ногу. Но голова её была гордо поднята.

Приблизившись к Эдгару, она припала к его груди. В этом движении было всё — и прощение, и нежность. Даже у меня навернулись на глаза слёзы, и пришлось отвернуться.

Внезапно я услышал его голос, окликающий меня:

— Сэр Гай!

Они оба — Эдгар и Гита — смотрели на меня. Наконец Эдгар проговорил:

— Сэр рыцарь, от всего сердца я прошу вас быть моим...

Они переглянулись.

— ...Нашим гостем. Мы просим вас принять наше приглашение в замок Гронвуд Кастл.

Никто лучше меня не знал, чем это им грозит. Не произнеся ни слова, я отрицательно покачал головой.

— Ради всего святого, — настаивал Эдгар. — Этим мы отдадим вам лишь малую часть нашего долга.

Они вновь переглянулись, как дети. И я не выдержал. Мои глаза заволокло слезами. Можете сколько угодно зубоскалить над моей слабостью, но мне понадобилось не меньше минуты, чтобы совладать с собой.

Кто-то принял у меня Моро. Рядом, на руках у одной из женщин, беспечно лепетала маленькая Милдрэд. Подали приготовленный для леди Гиты паланкин. Я видел, как она, прихрамывая, направилась к нему. Но тут её силы иссякли, — и она в беспамятстве осела на руки Эдгара.

На графа страшно было смотреть — такая мука отразилась на его лице. Я же кинулся к хлопотавшим около бесчувственной женщины людям, стал объяснять, чтобы оставили её пока в покое. Я понимал, что случилось. Такой обморок, вызванный сильным потрясением, чаще всего переходит в сон. А сон ей сейчас необходим. Он смягчит шок.

Я никогда не видел Бэртраду в подобном состоянии — плачущей, цепляющейся за полы моей одежды, умоляющей. Её взгляд выражал такой страх, что казался безумным.

— Преподобный отче... Святой отец!.. Защитите меня!..

Видит Бог, я и сам был напуган, когда графиня вместе с Гуго на исходе ночи неожиданно явилась в мою загородную резиденцию. Вдвоём — а ведь выехали они отсюда целым отрядом.

Но я не стал спрашивать, куда девались остальные, — и без того было ясно, что хороших новостей ждать не приходится. Я видел, что творится с графиней, видел Гуго, которому пришлось ехать, лёжа поперёк крупа собственной лошади, в седле которой сидела Бэртрада. Когда же он сполз на землю и встал на ноги, я заметил, что его штаны пропитались кровью, а в сапоге хлюпает.

— Замолчи, Бэртрада! — прикрикнул он на голосящую графиню.

Гуго был взбешён и явно нуждался в помощи лекаря.

Я велел верному человеку проводить обоих в отдалённый флигель. Меня и самого трясло, но я не подал виду и приказал без промедления позвать монастырского лекаря брата Колумбануса. Сей монах не из болтливых, а поскольку он сакс, то плохо понимает нормандскую речь. Мне же не терпелось узнать, что всё-таки произошло, хотя уже и было ясно — задуманное нами не удалось.

Во флигеле Бэртрада, забившись в угол, продолжала рыдать. Гуго, оголив поджарый зад, лежал на скамье, а брат Колумбанус обрабатывал рану — не столь и опасную, но, видимо, доставлявшую рыцарю немалое беспокойство. Однако он довольно подробно поведал мне обо всём, что произошло в охотничьем домике графа.