— Бог мой… С каждым днём «это» влияет на тебя всё хуже и хуже, — проворчал он, вскинув руку с тростью, указав на неё, закончив изучение стана и общей картины, — Я никак подселил в тебя дьявола? Будет обидно, ведь мы даже не были пьяны.
Вскинув бровь, она нежно проворковала:
— Хм, это последнее место, где я ожидала тебя увидеть, Алфи. Чувствую, ты переборщил с эликсиром смелости? — грубый сарказм не укрылся от внимания Соломонса, как и её важный, деловитый вид, что она пыталась воссоздать, но выходило так нелепо, что Алфи еле сдерживал насмешку.
Семя ненависти к нему попало ей в душу в тот страшный день, когда он едва не принудил её к детоубийству, и Сара пестовала его и питала, пока оно не проросло окончательно. Презрение к Алфи заглушило воспоминания о том хорошем, что между ними было: о близости и наслаждениях, о всяких приятных мелочах, словом — обо всём.
— Я хочу поговорить с тобой, — прошёл он в глубь комнаты, опускаясь в кресло возле столика, издав тяжёлый пых, закидывая ногу на ногу, — И это место, таки, подходит для беседы не хуже любого другого.
Тяжёлый шлейф рома и его тела, принесённый с ветром, ударил по рецепторам, и Сара сделала глубокий вдох, подавивший тошноту, прежде чем бестактно перебила его:
— Нет, Алфи, я так не думаю, — её первое возражение его воле врезалось в Соломонса точно ударом молнии по металлическому наконечнику зонта, — Ты выбрал эту комнату с умыслом, потому что она находится дальше всех от других комнат, в том числе, и твоей матери, — Сара подметила это твёрдо, смотря себе в глаза через отражение. Она больше не мямлила и не искала согласия, — То, что ты, вероятно, собираешься сказать мне, действительно лучше говорить без посторонних ушей. Но позволь мне начать?
Алфи хмыкнул, пытаясь проморгаться и разлепить глаза, считая что он невольно задремал, а такая Сара лишь проекция его одурманенных ромом снов.
— С сегодняшнего дня в наших отношениях кое-что изменится. На людях мы по-прежнему будем изображать из себя лишь знакомых, а для Луки — обездоленных бывших любовников, расставшихся по твоей инициативе.
Алфи отчётливо надсмехнулся:
— Ну, блять… Понятно, — сложил он руки в подведение очевидного итога.
— Наш роман — ошибка, ошибка моей юности, — бросила она, запустив в волосы гребень. — Думаю, ты поддержишь меня в этом.
Алфи потёр бороду с яростным треском, и его старые предположения подтвердились.
— Ошибка… Ну, нихуя… — процедил он.
Сара быстро превратилась из котёнка в тигрицу, а у него уже, вроде как, и не получалось её укрощать. Мелкая стала иметь большого прежде, чем большой смог полностью поиметь мелкую.
— Но на самом деле всё будет иначе, — подытожила Сара, — Тава сказала мне, что ты взял обязательство участвовать в жизни ребенка?.. — далёкая нотка вопроса парила в её тоне, не знающая, верить или не верить.
Алфи издевательски усмехнулся и, потянувшись, приложил руку ко лбу Сары. Она резко отвернула голову, чтобы он не смел касаться её, и Алфи это глубоко огорчило. Он знал, что любовь — это желание касаться, даже если умы двоих борются друг против друга не на жизнь, а насмерть. Она увернулась, потому что Альфред был пьян, а он всё ещё любил её, выходит так?
— Чёрт, ты часом не белены объелась, дорогуша? Может, в десерт сливок несвежих положили? Я поясню, да? — Алфи опустил грузное тело в кресло, продолжая демагогию. — Ты говоришь мне о каком-то ребёнке, который размером ещё не больше опарыша в глазнице. Откуда такая ебанистическая уверенность в том, что у тебя хватит сил выносить…родить? Я же буду молиться об обратном, так? — указал он на себя, заставив Сару сжать в руках расчёску. — Тебя никогда родители не учили, что нельзя делить шкуру ещё не убитого медведя, м? — спросил он хмуро, потому что ему не нравилось её сопротивление, её женская сила, и Сара помотала головой, не смея опускать её, смотря на саму себя и вспоминая слова миссис Рейнолдс. Эта женщина была права: мужчины ненавидят в женщинах независимость.
Алфи лениво приподнялся и, встав позади, посмотрел на неё через отражение.
— Тебе бы стоило поучиться, чем цеплять на себя всякую херь! — сдёрнул он лямку её ночнушки, и Сара рывком откинула его ладонь с плеча, обжигающую, но уже просто кожу, а не душу. — Сними и не позорься! — чеканил он приказывающим тоном, но Сара не поддавалась дрессировке.
Алфи вырвал гребень из её волос, и, аккуратно собранные в пучок, они рассыпались по плечам, превращая её в беззащитную девушку.
— Какая же ты нежная, юная-таки, под этой дряной оболочкой, — запустил он пальцы в её пряди, не отказывая себе в удовольствии вдохнуть аромат её мягких волос.
Сара мотнула шеей, чтобы оттолкнуть его от себя. Она оставалась крепким орешком даже тогда, когда Алфи выхватил из кармана брюк носовой платок и грубой сухой тканью попытался смазать тёмную и броскую линию карандаша с век. У него получилось, и, удовлетворённый, он вернулся на место.
Сара воинственно выпрямилась, поправила лямки от ночного платья и, выровняв макияж, взяла в руки ножницы. Ей хотелось отстричь те участки, которых касался Соломонс, на которых остался его запах.
— Я не желаю тебя видеть в своей жизни, — заметила она, и щелчок прошедшихся по светлым локонам лезвий ножниц разрушил тишину, — разве только в случае крайней необходимости, — прядка сиротливо упала на столик, а глаза Сары налились солью слёз. — Ты отвратителен после того, на что пытался толкнуть меня, любящую и преданную тебе, — скрежет ножниц заменял паузу, а Алфи всё смотрел, закипая злостью, медленно моргая, слушая обвинения с пустым лицом, видя, как пряди падают и утаскивают за собой прежнюю Сару.
Внутренняя, далёкая и потаённая надежда вернуть её, когда всё утихнет, таяла с каждым щелчком ножниц.
— Когда я думаю об этом несчастном ребёнке… — она указала на низ платья, — О том, во что ты втянул меня и его только потому, что я была влюблена в тебя гораздо больше…
Она не смогла закончить мысль, потому что голос предательски дрогнул и пропал.
— Словом, я намерена отказать тебе в данном тобой обязательстве Таве, как бы я сильно не любила её и не уважала, — заявила Сара, взмахивая новой причёской и новой собой — такой, какой её сделал Алфи, обездоленной на самом деле.
Соломонс не мог поверить в то, что слышал. Всё казалось каким-то большим нелепым вздором, когда маленькая девочка ухватила роль во взрослой драме, которую не может вытянуть. Мало мастерства.
— Мне кажется, ты только обрадуешься такому повороту событий. В конце концов, как ты сам дал понять, по законам какой-то там «Торы», которые где-то, так ты боишься нарушать, что это только мой «неверный» ребёнок, а мой «неверный» ребёнок должен расти исключительно в моём «неверном» обществе.
Алфи долго смотрел на Сару, шевеля жвалами под бородой. Наконец, он встал с места и хотел приблизиться к ней, коснуться её, чтобы успокоить и всё объяснить. Сара, почувствовав некий страх, вскочив со стула, схватила ножницы и сжала в руке.
Алфи спокойно посмотрел на неё, как на обезумевшую, как на мать, борющуюся за своего ребёнка.
— Если ты попытаешься навредить мне, клянусь, я пойду прямо к отцу или к Луке. Разницы никакой! Отец ходит под ним, я знаю. Если ты тронешь меня, я обрушу на твою голову столько неприятностей и проблем, что твоя винокурня превратиться в большой костёр, чтобы согреть тех богов, которым ты постоянно молишься! Твоё чисто бандитское — убивать с понедельника по пятницу, а по выходным торчать в Синагоге и замаливать свои грешки! Я рожу этого ребёнка, и ты сможешь видеть его только как в выездном зоопарке — раз в год и то через забор!
Высказавшись, Сара плюхнулась за стол, стараясь сдерживать дрожь, подравнивая пряди.
Алфи в неприятном удивлении смотрел на Сару, на её вздымающуюся от гнева грудь и хлопал глазами. В голосе её не звучало больше забавных детских ноток, только неукротимая страсть и воля.
— Да, да-а, — наигранно согласился он, разводя руками, подвешивая трость на спинку стула, готовясь к броску. — Я обязательно куплю ебучий билетик через год-другой, если мне будет не насрать!
