Сара подняла брови: — И какая же?

— Сильная, не так ли? Настолько сильная, что по дому теперь бегают двое мальцов. — заметил Алфи и Сара хмыкнула.

— Поэтому ты продал меня и этих детей за несколько тысяч? Забавненько.

Потерев бороду, Алфи продолжил, будто и не слышал её. — У нас была сильная любовь. О такой любви только в одной твоей книжонке было написано. Грозовой перевал, кажется.

Сара почувствовала, что краснеет. Но она спросила твёрдо и спокойно, не отводя взгляда: — И что?

— Как у Кэтрин и Хитклифа, твоя душа и моя душа созданы из одной любви, любви моей матери, из одной веры — иудаизма, к которой мы принадлежим, из одной страсти, из одной неуёмной и бешеной жажды жизни. С кем бы ты не была, все эти годы ты будешь вспоминать меня, как Кэтрин вспоминала Хитклифа.

Сара хохотнула: — Но разница в том, что Кэтрин променяла сердце Хитклифа на не принадлежащий ей рай, а ты променял меня на бумажки! — выплюнув эту мысль, Сара была разгневана очередным пустым разговором.

Близнецы выскочили из кухни, одетые в школьную форму, держа в пальцах недоеденные бутерброды, и Алфи с Сарой тут же натянули фальшивые маски.

— Папа! — выпалил Дариен с набитым ртом, зарываясь в объятия отца.

— Папа… — голос Эдриена, прижавшегося к плечу папы прозвучал облегченно. — Пойдем, папа… — он обернулся, поглядывая на Фрэнка, стоящего в дверном проеме, сложившего на груди руки.

Сара попыталась переварить это утро, когда её разбудили ранним утром и вручили выхолощенного отца, а кульминацией стал разговор с Алфи, поправляя пиджачки сыновей.

— Люблю вас. Хорошего дня!

Алфи вывел детей из дома за руки, держа на плечах их маленькие рюкзачки. После, как и до уничтожения Сабини, Алфи был отцом года. Кто мог очернить человека, который хотел быть со своими сыновьями, подготавливая их к школе, провожая в первый день? Это было идеальное алиби.

Он знал, что его скорее всего обсуждают и эти слухи скоро доползут до ушей Сары, и ему было наплевать на это. Алфи дал себе четкую установку — в разведенной смуте он присвоит себе детей. Алфи был настроен решительно — он не даст Саре покоя и мира с другим мужчиной.

Алфи никто не пугал. Он не столько гордился этим фактом, сколько принимал его за истину. Не было никого в этой стране, кто мог бы вселить страх в его сердце. Он был полностью уверен в своих силах. Он всегда был сосредоточен, чтобы не отклоняться от того, что решил сделать, и он умрет прежде, чем признает свою неправоту.

Дверь в автомобиль закрылась с громким хлопком, и Алфи слабо улыбнулся, поглядывая на второго близнеца.

— Ты выглядишь так, будто я тебя в преисподнюю везу, м?

Эдриен мог бы заплакать, его глаза покраснели, но в жутком замешательстве малыш смог не проронить слез.

— Я чувствую себя плохо, пап. Я не смогу сегодня учиться, потому что у меня болит голова.

Алфи усмехнулся. — А хвостик у тебя ещё не вырос? Маленький, как у поросёнка, не?

Эдриен печально покачал головой.

— А ты проверь, дружок, потому что врать папе не кошерно, ага?

— Мне правда плохо.

— его голос был дрожащим и Алфи напрягся, мальчик заставил его забеспокоиться.

Прижав к себе сына, Алфи приложил ладонь к его маленькому лбу и задумался. — Раз у тебя простуда, приятель, то, что же ты раньше, при маме не сказал, а?

Эдриен даже не пытался играть, его лицо и общее состояние — всё говорило за себя, и Алфи мягко сказал: — Ладно, проводим Дариена в школу и поедем домой. Я вызову доктора, а позже сообщу твоей маме. Ей сейчас до самой себя-таки.

Эдриен тяжело вздохнул, и Алфи еще раз посмотрел на него с беспокойством. Малышу явно кто-то докучал, он выглядел напуганным, подавленным и вялым. Это было в его больших глазах, которые стали маленькими и потерянными. Его ребенок выглядел очень больным — от темных кругов под глазами до серости чуть смугловатой кожи.

Уложив сына в большую двуспальную кровать, Алфи укрыл его тяжёлым одеялом и ласково поцеловал в лоб. Вынув из детского ротика, зажатый в пространстве выпавших двух передних зубов, термометр, Алфи взглянул на шкалу делений и нахмурился. Мысленные мольбы Эдриена не сработали.

— Тридцать шесть и один, приятель. Ты здоров. В чем тогда дело? — спросил он строго, запуская руки под его домашние рубашку и штанишки, сравнивая температуру тех или иных частей тела.

Эдриен насупился и заплакал, слезы его беззвучно потекли из глаз, и малыш даже не пыталась остановить бурный поток, собирая их языком.

Алфи стало страшно. Он взял мальчика на руки и крепко обнял его.

— Что с тобой, мой славный, м? Какое горе тебя настигло, что ты сам не свой в последнее время? — его голос был мягким, заботливым, и это стало гибелью для Эдриена. Сочувствие папы заставило малыша зарыдать громко и резко, повиснув на сильном плече.

Алфи качал мальчика и пытался прошептать ласковые слова, которые знал и которыми успокаивал Сару много лет назад. Это были слова, которыми пользовались современные отцы для своих чад. Алфи вспомнил своё детство: когда он плакал, то получал от отца подзатыльник в качестве успокоительного.

— Что тебя так огорчило, м? Скажи мне, дружок, скажи своему папе.

Эдриен все еще всхлипывал и дрожал, как будто ему было холодно, будто его бил озноб, уткнувшись в рубашку отца.

— Ты из-за дедушки так распереживался?

— Нет, дело не в этом пьянице. — жёстко ответил Эдриен и Алфи был поражен его тоном, а также словарным запасом. — Я просто приболел, пап. Клянусь, у меня болит голова. Можешь дать мне сиропа?

Алфи проглотил возражение. Так называемая головная боль не сопровождалась температурой, а лоб малыша был прохладным, также как и щеки. У близнецов было отличительное характерное им и их матери свойство — при малейшей подъёме температуры животы их становились прохладными на ощупь, а бедра слишком горячими, но сейчас они были одинаково естественными.

Алфи положил ребёнка в постель и послушно отправился вниз, чтобы добыть сироп. Он знал, что, как только его сын отдохнёт, то он получит всему этому хоть какое-то объяснение. Алфи надеялся, что это не связано с Дарби и его ужасным видом, и тут же отбросил эту мысль, чувствуя себя виноватым. Что бы это ни было, Дарби уже не мог нанести мальчику урона.

Алфи опустился за стол и выудил из брючного кармана портсигар, а из него сигарету, поджёг её и, сделав глубокую затяжку, осмотрел тлеющую папиросу. Он никогда не дружил так тесно с никотином, и на самом деле не нуждался в нём так остро, как многие другие, но сейчас он просто не знал что делать и старался сосредоточиться, а сигарета с бегущим угольком концентрировала внимание и отсеивала всё лишнее. Такова была её эстетика.

Сделав затяжку и выпустив в стол крупные кольца дыма, Алфи поджал губы. Нет, его сына что-то сильно беспокоило и это что-то плавало на поверхности. Он не мог себе не признаться, что его сын сегодня выглядел достаточно паршиво, и Алфи решил, что если у Эдриена болит голова, то, возможно, этот недуг следствие причинённого ему расстройства. Если причиной переживаний был не Дарби, то под прицел попадала сама Сара. Но она была их матерью и это было бы сверхъестественно, если бы она причинила своему сыну вред, в этом Алфи был уверен.

Могла ли собственная мать огорчить своего ребёнка?

Алфи был сбит с толку, но в то же время был достаточно разумен и подбит ревностью, чтобы раскрутить любую версию. Эдриен был так расстроен, и ему нужно было успокоиться и поспать. Но Алфи напугало поведение ребёнка, это было так нехарактерно для его сильного и волевого сына, и Алфи надеялся, что это нечто, потревожившее малыша не слишком ужасное, что нельзя исправить даже смертью Томаса, не так ли?

Он глубоко вздохнул и направился к телефону, набирая номер Сары, чтобы получить этот чёртов сироп.

***

После обеда маленький Эдриен лежал в постели, ел печенье с тёплым молоком и слушал прислугу, пока та читала ему еврейскую сказку, когда Фрэнки подошёл к особняку, держа в кармане сироп, что передала его сестра.