Американский военный ледокол, откликнувшийся на SOS с советской антарктической станции «Ленинградская», вышел из «Мак-Мердо» – крупнейшей базы США в Антарктиде – и вошёл в море Сомова раньше «Адмирала Владимирского». Но в полынью входить не стал, поднял для ледовой разведки вертолёт. Спустя несколько часов сообщил «ленинградцам», что своим вертолётом он дотянуться до них не может, а подойти близко к припаю категорически невозможно. Ибо в любой момент при следующем урагане неширокая горловина, сквозь которую надо пройти в полынью, может захлопнуться крупным плавником и смёрзнуться так, что назад им не выйти.

С этим «приветом» американцы повернули к своей базе «Мак-Мердо». Нашим полярникам уже ничего не оставалось, как в подробностях рассказать о завершившейся американской «спасательной операции» капитану 1 ранга Асташову. На что тот отреагировал своеобразно:

– Ну и хорошо. Мешать не будут…

Командир корабля понимающе улыбнулся в свои колкие усы и как бы между прочим доложил:

– Идём полным ходом!

– Давай, Виталий Евгеньевич, жми на всю катушку. И перед проходом перемычки в полынью не сбавляй ход. Упреждающую ледовую разведку вертолётом проведём ещё на подходе. Если сразу перемычку проскочим, то без задержек – к самому припаю! И вызови на мостик майора Лебедя…

Именно в этот момент на мостик поднялся командир электромеханической судовой части капитан 2 ранга Михаил Николаевич Головченко.

– Командир, надо останавливать левый двигатель на ремонт.

– Да ты что, Миша? Ни за что!

– Виталий Евгеньевич, регламентное время планово-предупредительного ремонта давно прошло, а мы всё оттягивали, потому что ходили во льдах. А выработавшие свой срок кольца газовыхлопного коллектора не выдержали – в машинное отделение начали поступать выхлопные газы, вахту нести невозможно…

Зазвонил командирский телефон. Романов сорвал трубку, намереваясь сразу послать звонившего, но, услышав голос начальника метеорологической группы капитан-лейтенанта Шахрая, почти выкрикнул:

– Давай погоду!

– Давление быстро падает, ожидается усиление ветра до 25 метров в секунду. Через несколько часов нас накроет крыло циклона, эпицентр которого пройдёт северо-восточнее.

– Сговорились вы, что ли? – командир с досадой посмотрел на стармеха, которому возразить он уже не мог. – Сейчас бы придавить на всю железку…

– Люди прекрасно понимают сложившуюся обстановку, – спокойно продолжал Михаил Николаевич. – Мы с парторгом уже говорили с коллективом. Коммунисты решили из машины не выходить, пока не заменят кольца. Их поддержали и все остальные. К тому же штормовать придётся всё равно на одном двигателе.

– Миша, что ты меня уговариваешь как жеманную девку. Знаю, что этот ремонт отменить невозможно. Лучше скажи, какая помощь нужна?

– Чтобы камбуз работал круглосуточно…

После этих слов стармех круто повернулся и буквально соскользнул по крутому трапу вниз, в своё машинное отделение. А там уже вовсю кипела работа.

Игорю Анисимову не раз доводилось бывать в машинном отделении, и он хорошо себе представлял, какой ожидается работа, тем более при сильной качке, если ты видишь, как судовой двигатель по своим размерам отличается, к примеру, от автомобильного – как слон от зайца.

К концу первых суток Головченко, вытерев ветошью перепачканные мазутом руки, поднялся в центральный командный пост машинного отделения, чтобы позвонить в метеорологическую лаборатория Шахраю:

– Саша, сколько ещё штормовать будем?

Шахрай ответил уверенно:

– Давление начинает расти. Скорость циклона 30 узлов. Он нас обгоняет. Часа через четыре начнём выходить из штормовой зоны.

– Через четыре, говоришь? Значит, успеем…

– Что успеем-то? – не понял Шахрай.

– Закончить ремонт двигателя.

В машине люди моря не видят. И лишь потому, с какой силой их отбрасывает от механизмов, как из-под ног улетают ключи, они могли предполагать, что за бортом бушует примерно шести-семибалльный шторм. Но ошибались. В это время вахтенный метеоролог записывал результаты очередных измерений: ветер – 22 метра в секунду, море – 8 баллов.

…Когда шторм стал стихать, запустили левый двигатель. «Адмирал Макаров» вновь обрёл возможность развивать полный ход.

Вопрос «лететь или не лететь» перед майором Лебедем не стоял – если радиуса хватает, пусть даже впритык, значит он полетит. Его беспокоило другое. Погода. Разогнавшийся над ледовым куполом Антарктиды до двадцати, двадцати пяти метров в секунду стоковый ветер не ослабевал. А взлетать с корабельной палубы Ка-25 уже при пятнадцати метрах не может. Снежные заряды, в которых тонул не только горизонт, но даже верхняя палуба, набрасывались на корабль один за другим. «Адмирал Макаров» уже третьи сутки ходил галсами у кромки припая.

Наконец, начались, как их называют метеорологи, проблески: ветер неожиданно стихал, снег прекращался и на горизонте неоновой нитью вспыхивала кромка припая. Всё, можно лететь? Но затишье длилось недолго, буквально двадцать-тридцать минут. Ураган снова накрывал корабль. Потом продолжительность проблесков стала увеличиваться.

На корабле волнение нарастало. Люди, и члены экипажа, и участники экспедиции, начинали высказывать своё недовольство. Почему Лебедь не летит?!

А комэск словно тигр в клетке метался по ходовому мостику. Запаса горючего на десять минут – это слишком мало, чтобы в короткий проблеск погоды уводить вертолёт за многие десятки километров от корабля. Рисковать Лебедь готов. Двенадцать лет службы в палубной авиации что-то да значат. Но риск не может быть самоцелью. Ведь ты рискуешь не только своей жизнью, но и жизнью экипажа, а на обратном пути – жизнью спасаемого полярника. К тому же как командир, как офицер Лебедь понимал, что самопожертвование бессмысленно, если ты не можешь выполнить поставленную задачу.

– Виктор Иванович, положение начальника экспедиции обязывает меня принимать решения и отдавать приказы. Но я жду вашего решения, – всё-таки не выдержал и самый выдержанный на корабле человек.

Майор Лебедь резко остановился, опёрся обеими руками о тубус выносного индикатора радиолокационной станции. На его скуластом лице заходили желваки. Медленно, с расстановками он проговорил:

– Я увижу, когда можно лететь…

И тут же поправился:

– Когда я должен лететь.

Прибывший на мостик по вызову старший лейтенант Анисимов, чтобы не оставаться невольным свидетелем неприятного инцидента, юркнул было в штурманскую. Но Асташов громко окликнул:

– Начальник гидрографической группы! Вы полетите с майором Лебедем как второй штурман вертолёта. Быстро к четвёртому помощнику – экипироваться. Взять с собой навигационные приборы. Изучить маршрутную карту. О готовности доложить.

За двойным стеклом прямоугольных иллюминаторов снова загудел снежный заряд. Послышался свист тугого напора ветра в корабельных антеннах. На мостике температура не опускалась ниже 18 °С, но Игорь передёрнул вдруг озябшими плечами. В голове молниеносно пронеслось: если вначале экипироваться, а только потом изучать карту, значит решение послать вместе с экипажем вертолёта именно его, старшего лейтенанта Анисимова, начальник экспедиции принял только что.

Объяснялось оно просто. Над землёй вертолётчики летают в основном по ориентирам, над морем – тоже по видимым ориентирам: свой корабль, какой-то ещё пароход, который засекли при взлёте, может быть, есть остров или клочок берега, в общем, всё, за что может зацепиться глаз. И только тогда, когда ничего этого нет, – по радиокомпасу. Но «Адмирал Макаров» сейчас находился в непосредственной близости от Южного магнитного полюса и поэтому надежды на радиокомпас мало – ошибки в показаниях могли быть роковыми. А какие ориентиры над ледовой пустыней?.. Значит, штурману вертолёта нужна надёжная помощь более подготовленного корабельного штурмана.

Но почему именно он, старший лейтенант Анисимов? Ведь лучшим штурманом на «Адмирале Макарове» ещё в начале похода признан командир лоцийно-навигационной группы капитан-лейтенант Ганин…