Чтобы измерить глубину во времена адмирала Степана Осиповича Макаров, гидрографы под неизменную «дубинушку» долгие часы вначале опускали, а потом тянули из бездны длиннющий линь с привязанным к нему свинцовым или чугунным лотом. Сейчас достаточно включить прибор, называемый эхолотом, и он тут же покажет, сколько футов под килем. Однако его показания не могут быть абсолютными. Старшему лейтенанту Анисимову нужно внести поправку на приливно-отливные колебания уровня моря в конкретном районе, затем к полученной глубине прибавить величину осадки собственного судна, потому что антенны эхолота установлены в днище судна, а осадка меняется в зависимости от солёности воды, которая в разных районах океана разная, кроме того – учесть изменения скорости звука в воде, зависящей так же от её солёности и температуры… В общем, не скучная работа.

Многое должен успеть вахтенный гидрограф, действуя буквально в режиме автомата. Анисимов успевал ещё и думать. Увидев, что самописец эхолота до этого тянувший прямую линию начал вновь выводить горку, Игорь оторвался от прокладки. «Надо же, за вахту уже третья горка…». Он достал из металлического шкафа перфоленты эхограмм, записанные на предыдущей вахте. И там увидел эти неожиданные горки.

Снова снял пилотку. Взял голову в руки, облокотившись на штурманский стол. «Откуда взяться на совершенно ровном четырёхкилометровом дне таким вот пятидесяти и стометровым кочкам?». Следующая мысль обожгла Игоря: «А не катим ли мы по длинному ущелью вдоль горной гряды, цепляясь эхолотом лишь за подножья подводных гор?..». Анисимов взял микрофон «Каштана» для связи с мостиком:

– Товарищ командир, обнаружены отличительные глубины. Предлагаю для уточнения промера изменить курс. Конкретно, лечь на 160 градусов.

Проходили томительные минуты, но мостик молчал. Курс судна не менялся. Игорь снова потянулся к «Каштану», но через открытую дверь в штурманскую рубку услышал голос командира уже на высокой ноте:

– Князев, почему не докладываете место?! Надеетесь всё прочесть на дисплее? Штурман, если он штурман, должен всё считать сам, с карандашом и параллельной линейкой. Я ясно выражаюсь: считать и докладывать?! А то Анисимов сейчас поведёт нас неведомо куда…

В двери гидрографической лаборатории появился капитан 2 ранга Романов. Игорь не переставал восхищаться его статной фигурой и тем особым флотским шиком, с которым командир носил свою форму. Лёгкий клёш всегда наглаженных брюк под особым углом лежал на зеркально блестящих полуботинках, идеально подогнанная по росту и размеру тёмно-синяя шерстяная куртка и на ней – овально согнутые словно приклеенные к плечам погоны, крепко схваченная галстуком на шее кремовая рубашка, утяжелённая спереди шитым «крабом» пилотка, прикрывающая почти весь лоб… (как не влюбиться в такую морскую форму?!). И смуглое красивое лицо с большими смолистыми усами…

Вот кого надо фотографировать на обложки глянцевых журналов и развешивать в гримёрках мировых кинозвёзд…

Но иногда у Романова его такие же как усы смолисто чёрные брови сходились на переносице и это означало только одно: командир зол и сейчас будет всем…

– Анисимов, «Макаров» вам не велосипед – поворачивать туда, сюда. Докладывайте подробно.

Игорь увидел сошедшиеся брови-крылья Романова и быстро сориентировался. Сейчас упаси Бог хоть словом, хоть движением выйти за рамки устава, сразу получишь по полной – в общем-то, негромко и не оскорбительно, но очень хлёстко, с этаким флотским оттягом.

Анисимов вскочил с вращающегося кресла, сгрёб в сторону перфоленты и, показывая уже сделанные на карте карандашные отметки, как можно коротко доложил свои соображения.

– Я не разделяю вашего оптимизма, – брови-крылья начали понемногу расправляться, но о романовские усы ещё можно было уколоться. – Во-первых, мы идём постоянным курсом и, если верить вашему предположению, наш эхолот срезает только равновеликие подножья гипотетической гряды. Но не может же горная подводная гряда вытянуться по струнке – как зубья пилы. Во-вторых, эти ваши горки на эхограмме могут быть намыты завихрениями мощного здесь циркумполярного течения. Эту поправку среди прочих вы вводили?

Анисимов хорошо знал, как трудно, а порой просто невозможно переубедить командира, если он уже высказал своё мнение. К тому же он искренне уважал Виталия Евгеньевича Романова как командира и как просто справедливого человека, поэтому ему сейчас было очень жаль и даже обидно, что Романов не соглашается с ним. Но знал он и другое: по заведённому на корабле порядку в подобных случаях – при обнаружении отличительных глубин – необходимо докладывать сразу начальнику экспедиции капитану первого ранга Асташову.

– А, впрочем, – глядя на промерную карту Анисимовой вахты и пригладив свои колкие усы, сказал капитан 2 ранга Романов, – посоветуемся с Асташовым.

Это означало, что начальнику экспедиции он позвонит сам и к вахтенному гидрографу Анисимову у него претензий уже нет. Однако из лаборатории Романов звонить не стал, а направился на ходовой мостик. И тут же Игорь увидел, как стрелка репитера компаса переползла на отметку 160 градусов. Игорь непроизвольно улыбнулся и сам себе показал большой палец.

Буквально через минуту в гидрографической лаборатории появился капитан 1 ранга Асташов. По воинскому званию он был на «Адмирале Макарове» самым старшим. Но его выделяли не только звание и непривычно для моряка большой рост. Доктор технических наук, член Географического общества СССР, в недавнем прошлом участник нескольких арктических экспедиций. Многие на «Адмирале Макарове» впервые встретились с ним только в этом походе. И как очень быстро отношения между Асташовым и участниками экспедиции сложились так, что к нему все стали обращаться не по званию, а просто «Николай Николаевич». Между собой его называли Ник-Ник. И только Романов в тех случаях, когда мнение Асташова расходилось с его мнением, ощетинившись своими пышно-смолистыми усами, обращался: «Товарищ начальник экспедиции…».

За минувшие месяцы плавания к этому особому обращению командира привыкли, знали, что тем самым командир не столько подчёркивает субординацию, сколько своё особое командирское положение, а значит и своё особое мнение, при котором он остаётся. Это никого не смущало, наоборот, за такую строптивость офицеры даже симпатизировали Романову, поскольку на военной службе не часто встретишь человека, который мнение своего начальника не считает своим мнением.

Но позицией командира корабля по отношению к нему, старшему на борту, Асташов никогда не раздражался и своим положением никогда не давил, всегда находил аргументы, спор вёл на равных. Именно за это – за умение строить свои взаимоотношения с подчинёнными, никогда не загонять их в угол Корабельного устава, при этом спекулируя уставной терминологией, а ещё за способность выслушать и дать излиться всему доброму и дурному, умному и бездарному – прежде всего именно за это Игорь выделял Асташова среди другого начальства. И только на второй план он ставил глубочайшие, поистине энциклопедические знания этого человека.

Кажется, все ледяные ветры Арктики и все лихие южноарктические ураганы оставили свой след на его лице – так грубо оно было слеплено природой. Почти лишённое плавных овальных черт, широкое, скуластое, с густыми зарослями сросшихся бровей, оно словно бы подсвечивало мягкий голос, постоянное спокойствие, интеллигентные манеры. И даже богатырский рост, огромные плечи и похожие на лапы якоря руки не делали этого человека неуклюжим.

Асташов положил на плечо вскочившего для доклада старшего лейтенант Анисимова свою широкую ладонь и несильно придавил его снова к креслу. И совсем не по-уставному:

– Ну-ка, Игорь Олегович, выкладывай, что ты тут на промерял?

Повторив всё, что докладывал командиру корабля, Игорь решился высказать и только пришедшую мысль:

– Николай Николаевич, вы знаете, что в прошлом году норвежцы на дне моря Уэдделла открыли много глубоководных впадин, а между ними высоких хребтов, расположенных в направлении Атлантического океана на сотни миль. На этом основании они считают, что их открытие подтверждает гипотезу о существовании в далёком прошлом Гондваны – гигантского континента, который тогда объединял современную Антарктиду, Южную Америку, Африку, Австралию, Индостан…