Девушка медленно потащилась обратно, минуя одеяла и зонты. В воздухе витал запах раскаленного сахара, в лодыжки впивался песок. Часов у нее с собой не было, но она знала, что прошло явно больше получаса. Теперь ей хотелось только одного – вновь обрести надежное пристанище в кругу семьи. Мать задрожит, расплачется и прижмет Ди к себе. Лулу испугается, но и придет в возбуждение, спрашивая снова и снова: «Сколько тебя окружило змей? А какие они были?» Отец придет в ярость, будет вопрошать, чем вообще занимаются спасатели, а она будет греться в жарком пылу его гнева, зная, что ее окружили заботой. И все случившееся превратится в историю, которую потом они все порой будут рассказывать приглушенными голосами. А помните, как на Ди Ди напали змеи? История эта заживет своей собственной жизнью, и от нее в теле больше не будет холодеть каждая кость.

Даже издали Ди увидела, что родители будто белены объелись. Мама вопила, папа орал. Рядом виднелась пара спасателей, еще несколько человек переговаривались с кем-то по рации. Ди съежилась от страха, сбитая с толку. Боже правый, она ведь опоздала совсем чуть-чуть.

Подойдя ближе, девушка услышала слова отца:

– Я ведь только на минуту уснул. Всего на одну минуту.

Ди подошла к одеялу и села в тени.

– Мам? – сказала она. – Прости, что…

– Ди, прошу тебя, помолчи. Отец лишь пытается заставить всех этих людей сделать хоть что-то.

У мамы дрожали губы. По лицу черной кровью стекала тушь. Она вдруг вскочила на ноги и заорала:

– Лулу!

Соседи повернули в их сторону головы.

– Лулу! – опять завопила мать.

– У нее короткие волосы… – вновь и вновь повторял отец. – Ее часто принимают за мальчика. Она не хочет их отращивать.

Ди поняла две вещи: во-первых, никто не заметил, сколько она отсутствовала, а во-вторых, нигде не было видно Лулу. Девушка вздохнула и завела за ухо прядку волос. От боли внизу живота ей совсем поплохело. В груди шевельнулось неприятное чувство. Лулу опять устроила спектакль. Теперь никто уже не утешит Ди и не избавит ее от истории со змеями.

По мере того как этот долгий, жаркий день близился к вечеру, приходили все новые люди, в том числе уже настоящие полицейские.

– Лаура Уолтерс, уменьшительное Лулу… – говорил каждый из них в рацию, а потом они стали повторять то же самое всем на берегу через громкоговоритель на шесте у стойки с хот-догами. – Лаура Уолтерс, шесть лет, каштановые волосы, светло-карие глаза, джинсовые шорты и красная майка на лямках.

И только уже в сумерках, когда опустел парк, до Ди стало доходить, что в этот день Лулу они не отыщут. А чтобы понять, что она больше не найдется никогда, времени понадобилось гораздо больше. Она ушла незнамо куда и неизвестно с кем и так и не вернулась.

Несколько недель спустя за много миль оттуда семья из Коннектикута в ворохе своих пляжных принадлежностей наткнулась на белый шлепанец. Ни одна живая душа не могла сказать, как он там оказался и принадлежал ли вообще Лулу. Шлепанец побывал в прачечной вместе с их одеждой.

Теперь Лулу было бы семнадцать. Нет, никаких «бы», поправилась Ди, – Лулу сейчас семнадцать.

«Какой я красивый камешек нашла», – это была последняя фраза, сказанная Лулу сестре. Бывали дни, когда Ди не могла думать ни о чем, кроме этого камешка. Как он выглядел? Каким был – гладким или шероховатым, серым или черным, острым и угловатым или же помещался в ладошку Лулу отполированным кругляшом? Теперь Ди этого уже никогда не узнать, ведь в тот момент она встала и отошла, даже не бросив на него взгляд.

В надежде хоть на какие-то новости семейство Уолтерсов целый месяц оставалось в Вашингтоне. Но делать им там было нечего, а папин начальник уже терял терпение. В итоге они возвратились обратно в Портленд. Без Лулу дом казался странным. Ди никак не могла запомнить, что стол нужно накрывать на троих, а не на четверых, от чего мама постоянно плакала.

Вскоре та ушла. Ди знала, что маме невыносимо видеть в ней бледную копию пропавшей дочери. Она сняла с текущего счета все деньги и ушла. Ди не могла ее в этом винить, хотя отца обуревали совсем другие чувства. Потом произошло еще одно событие.

Накануне вечером с неба тихо сыпал снег, больше похожий на пепел. Отец в гостиной внизу сооружал модель самолета. Ноздри Ди щекотал поднимавшийся по лестнице запах эпоксидной смолы. Он сидел так часами, пока от этих испарений у него не краснели глаза. А в постель ложился почти на излете ночи.

«Завтра с ним поговорю, – подумала Ди, – придется».

В Тихоокеанскую балетную школу она на семестр опоздала, однако могла еще все нагнать. С деньгами было туго, но кто ей мешает устроиться на работу? Отцу, чтобы клеить модели самолетов и невидящими глазами смотреть во мрак, она, что ни говори, была не нужна. От вгрызавшегося в нее чувства вины Ди едва могла дышать. Воздух отяжелел от смешавшихся запахов разогретого клея и отчаяния. «Нет, я должна жить другой жизнью, – подумала она, – так живут только призраки». Слезы прочертили на ее щеках пылающие следы.

Утром Ди сделала особый кофе, дабы отнести отцу в постель. Готовился этот особый кофе в замысловатой стеклянной штуковине из Сан-Франциско, и чтобы его оттуда накапать, надо было потратить уйму времени. Он получался горьким и смолистым, как речной ил, и отец его очень любил. Возможно, он вложил в эту кофеварку всю свою любовь, ведь вещи поважнее доставляли слишком много боли. Ди эта машина напоминала о временах, когда они все еще были вместе, и не внушала ничего, кроме ненависти. Она плеснула на размолотые зерна кипятку. Кухню заполнил темно-коричневый аромат. Этим утром она намеревалась с ним поговорить. Поговорить по-настоящему.

Девушка закатала длинный рукав, пролила на запястье немного кипятка и ахнула. Потом стала смотреть, как на коже вздувается браслет из красных волдырей. Это помогло. Она раскатала рукав, чтобы спрятать ожог, и окончательно расставила все на подносе. Сегодня Ди ему все скажет. Он взвоет от боли, станет беситься, но она не могла больше все держать в себе. Красивый камешек.

Ди вошла к отцу в комнату и поставила поднос на стол. Ей подумалось, что от аромата кофе он проснется в хорошем настроении. Она расшторила окно навстречу заснеженному миру снаружи. Дома, почтовые ящики, машины – все они по краям сглаживались белой порошей. Ди повернулась, чтобы сказать: «Посмотри сколько его выпало за ночь!» И тут увидела его. Его тело лежало на кровати неестественно прямо, неподвижное в ослепительном, белоснежном свете. На лице застыло выражение, которое она поначалу никак не могла определить. Но потом узнала в нем удовлетворенность.

Ей сказали, что он умер от инсульта. Но о том, связан ли он был с исчезновением Лулу и последующим уходом мамы, не обмолвились ни словом. Да и не надо было. Тот, кто отнял у Ди Лулу, также лишил ее матери, а затем и отца. Отнял ее саму. Ведь что после всего случившегося от нее осталось? Теперь она чувствует себя большой, темной, пустой комнатой.

В балетную школу путь теперь был заказан – у Ди не было на нее денег. Окончить школу она тоже не смогла. Устроилась работать в аптеку, но попутно нашла себе настоящее занятие – занялась поисками того, кто стоял за исчезновением сестры. Мужчины, приехавшие в тот день на озеро, взгляды, списки подозреваемых. Вот что стало для нее настоящей работой.

Она каждую неделю звонит замотанной Кэрен, если не чаще. Замотанная Кэрен – детектив, ведущий дело Лулу. Когда она говорит, в ее голосе неизменно слышится, с одной стороны, утомление, с другой – неистовство. У нее выразительное лицо, на котором написана каждая виденная ею боль, каждая спина, которую она когда-либо обнадеживающе похлопывала, каждая протягиваемая ею утешительная салфетка, искаженные черты каждого заходящегося перед ней в крике человека.

Одно время они с Ди сблизились. Детективу было жалко юную девушку, у которой никого не осталось. Зови меня Кэрен. Когда Ди ей звонила, она рассказывала о ходе следствия. Теперь же говорит только одно: «Мы над этим работаем».