Меркада мигом схватила свою сумку и выбежала из двора старой Джильды, сплюнув трижды – тьфу-тьфу-тьфу. Ноги в панике несли ее прочь от Старого города. Она уже не помнила о старой Джильде, об изгнании страха. Все, чего она хотела – оказаться дома, и как можно скорее. Девять раз, так учила ее мать, нужно повторить «Шир ха-маалот», чтобы желание исполнилось. Никогда еще не молилась она так горячо. Бедняга была твердо уверена, что ей только что повстречалась Лилит собственной персоной, будь она проклята, что та затаилась в засаде и ждет удобной минуты, чтобы причинить зло всем, кого Меркада любит. И даже красная нитка, которую она повязала им на запястья, не помогла отпугнуть эту непотребную дьяволицу.
Она твердо решила избавиться от порчи и на следующий же день отправилась к каббалисту раввину Шмуэлю из синагоги Элиягу ха-Нави в Старом городе: там в углу был проход в пещеру, где, по преданию, на древнем престоле восседал Элиягу ха-Нави собственной персоной. Каббалист имел обыкновение молиться и читать Мишну до глубокой ночи, и Меркада обычно приносила раввину и его ученикам горячий, исходящий паром чай и бублики, которые она пекла собственноручно.
– Рабейну Шмуэль, – заговорила она, – я пришла к тебе, чтобы ты снял порчу, которая лежит на мне и на моей семье. Из-за нее нет мне покоя ни днем ни ночью.
Раввин вышел с ней во двор, разжег костер, велел ей встать над костром, раздвинув ноги, и произнести свое имя, имя матери и имя матери матери. Он закрыл глаза и вознес молитву, и угли стали шипеть и разбрызгивать искры во все стороны. Тогда Шмуэль открыл глаза, пристально взглянул Меркаде в глаза и велел ей повторять за ним слова просьбы и молитвы. Когда же закончил он произносить благословения, угли перестали стрелять искрами, и пламя погасло. И сказал раввин:
– Ты была права, Меркада, на тебе была тяжелая порча, но теперь все кончилось, улетело с ветром, мы ее сняли, и теперь ты чиста. Возвращайся к мужу и детям и будь здорова.
Меркаду охватило ощущение чистоты; горящие угли, искры, треск сучьев в огне, добрые глаза раввина-каббалиста и вид на гору Мориа, который открывался из двора, – все это помогло ей ощутить себя очистившейся, освободившейся от злых духов, от дурного глаза. Она поблагодарила раввина и оставила в кассе для пожертвований у входа в дом немалую сумму. Прежде чем вернуться домой, она окунулась в микву, читая благодарственную молитву Всевышнему. Она чувствовала себя чистой, непорочной, белой как снег – как невеста в день хупы.
Бизнес семьи Эрмоза процветал, и лавка стала уже слишком тесной, чтобы вместить все товары и всех людей, стучавшихся в ее двери. И когда освободились две соседние, поскольку хозяева один за другим скончались, Рафаэль их купил, а Габриэль сломал стены между ними, и теперь лавка семьи Эрмоза стала большой и просторной.
Передав бразды правления Габриэлю, Рафаэль практически перестал работать. Он сидел на своем деревянном стуле у входа в лавку, опираясь на палку, теребил поседевшую бороду, перебирал четки и удовлетворенно наблюдал за толпой покупателей, которая все росла.
Ну а Габриэль уверенной рукой управлял делом. У него по-прежнему было много идей. Однажды он принес в лавку белые фартуки, повязал себе один из них вокруг пояса и велел Леону и Лейто сделать то же самое. Как в Америке, пояснил он отцу, который изумленно за ним наблюдал. Теперь, сказал Габриэль, нужно дать лавке название, как в Америке. И назавтра над лавкой появилась большая вывеска: «Рафаэль Эрмоза и сыновья. Деликатесы».
Лавка приносила хорошую прибыль, и достаток семьи рос. Дети тоже были устроены: Клара вышла замуж и ждала первенца, Авраам и Мацлиах открыли столярную мастерскую, Шмуэль пока еще учился в ешиве, а я вышла замуж еще в то время, когда Габриэль был в Америке, переехала со своим мужем Элиэзером в Тель-Авив и уже родила Меркаде и Рафаэлю двоих внуков.
И вот тогда Меркада стала говорить Рафаэлю:
– Пришло время найти Габриэлю невесту. Мальчику уже двадцать лет, а он не женат. Скоро уже его младших братьев пора будет женить.
Рафаэль дал свое согласие, и Меркада стала перебирать в уме всех подходящих девушек. Это было несложно: в конце концов, сефарды жили замкнутой общиной и хорошо знали друг друга. К тому же у них было принято вступать в брак даже с дальними родственниками. Поэтому Меркада рассудила, что Эстерика, дочь ее троюродного брата Шломо Молхо, будет подходящей партией.
Раввины общины поощряли браки внутри семьи, при условии, что это не будет первая степень родства, не то могут родиться дефективные дети. С годами община делалась малочисленнее, и они опасались, что сефарды, не приведи господь, начнут вступать в брак с выходцами из других общин.
– Прежде чем начнешь выбирать невесту, посиди с сыном, поговори с ним, – велел Рафаэль Меркаде.
– О чем тут говорить, – возразила та. – Пришла пора жениться, и я найду ему самую лучшую из иерусалимских девушек.
Тем не менее она все же решила поговорить с Габриэлем. Он был ее любимым сыном, зеницей ока, ее радостью и гордостью. Всех своих детей Меркада прекрасно воспитала. «Они рождались один за другим, – любила она говорить. – Без перерыва, так, как захотел Господь». О четверых своих детях, которые умерли сразу после рождения или младенцами, мама не рассказывала. Я уже говорила тебе, керида, смерть новорожденного в те времена не была исключительным случаем. Рафаэль тоже родился после ребенка, который умер, и, покуда мать не уверилась, что сын будет жить, она испытала все муки ада, потому что он родился больным, и ему не делали брит-мила и не давали имени, пока он не выздоровел. А когда выздоровел, ему дали имя Рафаэль. И сын его, Габриэль, тоже был назван по имени ангела, чтобы тот охранял его, чтобы он, не дай бог, не умер раньше, чем совершат пидьон ха-бен. И даже когда у Меркады родились другие дети, она обращалась с Габриэлем так, будто он был ее единственным ребенком, и растила, что называется, в вате, под стеклянным колпаком. Когда он уехал в Америку, ее сердце разрывалось от тоски, когда же вернулся – не было никого счастливей ее. Она жалела Леона, чей сын, Моше, решил остаться в Америке. «Я как гусыня, – говорила она, – люблю, чтобы мои птенцы были у меня под крылом». И сейчас она была полна решимости найти Габриэлю самую достойную невесту.
– Ихо керидо, – сказала она сыну, – настала пора устроить тебе свадьбу.
Он не возражал ей, не спорил. Время его и правда пришло, да только вот среди всех девушек, которых он знал, ни одна ему не нравилась. Друзья и родственники, его ровесники, женились один за другим, его побратим Моше женился в Америке, один лишь Габриэль оставался холостым.
Итак, он дал нашей маме согласие, и она немедленно занялась поисками невесты.
– Не пройдет и двух месяцев, как у нас будет свадьба, – уверяла она мужа. – Все иерусалимские девушки стоят в очереди, чтобы заполучить нашего сына.
Она понимала, что Габриэль – желанный жених. Он из приличной, уважаемой семьи, они зажиточнее большинства семей, живущих в Охель-Моше, Мазкерет-Моше, Нахалат-Шива, Суккат-Шалом и Старом городе. Он хорош собой, образован и побывал в Америке. Эстерика, говорила она себе, и впрямь подходящая партия, но я не стану брать для Габриэля первое, что подвернулось. Меркада решила не торопиться и не поленилась обойти дома многих девушек. Во главе списка шли шестнадцати-семнадцатилетние девушки из зажиточных и уважаемых домов. Следующим критерием отбора была внешность. Слишком худые девушки отсеивались сразу. Девушка, которая посмела поднять голову и посмотреть ей прямо в глаза, была сочтена слишком наглой. Чересчур образованные девушки тоже отпадали. Эти, думала она, не будут достаточно послушны и, уж конечно, не стерпят от меня лишнего слова. А еще она судила о невестах по угощению, которое ей подавали. Если угощение было слишком скромным, она тут же исключала невесту из списка: в доме, где угощают бисквитами, нет достатка. Если же для нее накрывали богатый стол, если мать предполагаемой невесты подавала все новые и новые яства и обе, мать и дочь, уговаривали ее попробовать блюдо за блюдом, – такая кандидатура сразу же передвигалась в начало списка.
