Литмир - Электронная Библиотека

– Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – говорил Рафаэль Меркаде в конце дня, – твой сын может даже камни продавать, и все решат, будто это цфатский сыр. – Чтоб он был здоров, – радостно выдыхала Меркада. – Этот ребенок – подарок небес, Бог любит его. Он еще сделает нас большими богачами.

– Нам вовсе не нужно быть богаче, чем сейчас, – сердился Рафаэль. – У нас есть все, что требуется. Дом есть, еда есть, мы здоровы, дети здоровы. Незачем слишком широко разевать рот и не годится быть занозой в чужом глазу. Мы должны благодарить Всевышнего за все, что он нам дал, и довольствоваться тем, что есть. И хватит болтать, налей-ка мне лучше чаю.

И Меркада бежала в сад, чтобы нарвать шалфею и заварить мужу чай, а в душе молилась, чтобы их сын Габриэль был здоров и преуспевал во всех своих начинаниях. Наверное, муж прав: нужно быть скромнее. Мало ли в Иерусалиме людей, которым нечего есть, а у них, слава богу, есть все, что человеку нужно, и даже больше. И чтобы уберечься от сглаза, она увеличила сумму, которую семья жертвовала беднякам. Хоть они и так жертвовали немало и старались дать как можно больше, она знала: люди всегда найдут что сказать и чему позавидовать. Поэтому она повесила хамсу[36] еще в нескольких местах в лавке и дома тоже, чтобы Всевышний, да возвеличится имя его, хранил ее мальчика и всю семью от дурного глаза.

Меркада, как и все жители Иерусалима, верила в дурной глаз и боялась чертей. Когда она возвращалась с рынка в сумерках, ковыляя с кошелками по каменным плитам квартала Охель-Моше, то готова была поклясться, что слышит позади себя звук чьих-то шагов. Она ускоряла шаг, уверенная, что в любую минуту может столкнуться с чертом, и бормотала слова, отпугивающие злых духов. Самый страшный черт назывался Абу-Леле; матери пугали детей, что если те произнесут это имя, то ночью Абу-Леле к ним заявится, и тогда беда им. Меркада до того боялась чертей и сглаза, что не смела произносить их имена, она называла их лос де авшос – эти внизу. Как и люди, черти тоже были мужского и женского пола, а во главе их стояли Асмодей и Лилит. Считалось, что Лилит боится красного цвета, поэтому Меркада повязывала на запястье детям, себе и мужу красную нитку, чтобы отпугнуть злобную дьяволицу. И когда Габриэль взбунтовался и заявил, что с красной ниткой на запястье он выглядит как женщина, и попытался ее снять, она вцепилась в него и закричала:

– Прикрой нитку рукавом, но не смей снимать ее! А то придет треклятая Лилит и напакостит. И без того, керидо, на нас уже навели порчу.

Изо всех сил Меркада старалась не подпустить злых духов к дому. И потому она еще усердней стала заниматься ливьянос – обрядом исцеления от страха. Чем больше я изгоню страхов из других, тем скорее освобожусь от них сама, так думала она.

Меркада с ливьянос была на устах всех евреев Иерусалима. К ее дому стекались одолеваемые страхами люди. Она усаживала больного во дворе на низенькую скамеечку и набрасывала ему на голову белую простыню, чтобы он ничего не видел. Потом плавила слиток олова на разожженном во дворе костре, шептала молитву и лила расплавленное олово в миску с холодной водой над головой страдальца или страдалицы. От воды поднимался пар, густой и таинственный. Когда пар рассеивался, Меркада вынимала из миски с водой олово, клала себе на ладонь и, рассматривая причудливые формы, которые принимало расплавившееся олово, толковала их смысл. Если образ напоминал собачью голову, Меркада спрашивала недужного, не был ли он укушен собакой, если черта – спрашивала, не являлся ли ему черт во сне, если человека – старалась понять, кто он таков. По этим образам она догадывалась, какие именно страхи мучают больного, и беседовала с ним об этом, давала ему травы и подробно разъясняла, как нужно себя вести, чтобы изгнать страх из сердца. Люди обычно бывали очень довольны лечением и беседой, и хотя Меркада и подчеркивала, что делает это бесплатно, но кружка для пожертвований, стоявшая у входа в дом, всегда была полна доверху. Раз в неделю Меркада вынимала из нее накопившиеся деньги и относила в синагогу Элиягу ха-Нави.

Но чем успешнее она занималась ливьянос, чем тщательнее соблюдала заповеди – что легкие, что тяжелые, чем больше жертвовала на благотворительность, – тем сильней ее саму одолевал страх. Меркаду не покидало чувство, будто несчастье вот-вот обрушится на ее дом.

И поскольку себя она исцелить не могла, то решила отправиться на лечение к старой Джильде, которая жила в Еврейском квартале. Джильда была очень стара, ей было лет сто, а может и больше. Она считалась умной женщиной, даже ашкеназы приходили с ней советоваться и излечиваться от страхов.

Утром, когда Рафаэль и Габриэль ушли на рынок, а остальные домочадцы разошлись по своим делам, Меркада взяла сумку и спустилась по Агриппас на Яффо, а потом шла и шла, пока не увидела стены Старого города и Яффские ворота. Во дворе дома старой Джильды уже с утра сидели на низеньких скамеечках десятки людей, ожидавших очереди к старой целительнице. Меркада уселась на каменных ступеньках у входа, потому что ни единой свободной скамеечки уже не осталось, и принялась ждать.

Ох я горемычная, думала она, пока дойдет моя очередь к старухе, день пройдет, и мне ничего не останется, как вернуться домой с тем же, с чем пришла… Она открыла Книгу псалмов, которая была у нее в сумке, и принялась читать. В такие минуты она радовалась тому, что, в отличие от родственниц и соседок, умела читать и писать, потому что в молодости муж обучил ее ивриту. Когда он начал ее учить, обнаружилось, что она обладает острым умом и все схватывает на лету. И когда муж время от времени приносил домой газету «Ха-Цви», она уже могла читать новости и даже обсуждать с ним заметки и статьи Бен-Иегуды[37]. Меркада даже попыталась посплетничать с ним о любовной истории сына Бен-Иегуды Итамара и Леи, красавицы-дочери Абу Шадида, – истории, о которой судачил весь Иерусалим, но муж велел ей умолкнуть, приложив палец к губам. Рафаэль, разумеется, скрыл от нее, что история любви образованного ашкеназа и сефардки Леи лишила его сна и покоя. Времена изменились, думал он, вот ведь у Абу Шадида нет выбора, и его дочь выходит замуж за ашкеназа. Кто знает, если бы я рассказал отцу о синеглазой ашкеназке… Но он гнал от себя эту мысль; он знал, что его отец ни за какие блага на свете не отступился бы от своей договоренности с отцом Меркады поженить детей. Да и ни при каких обстоятельствах он не согласился бы на брак сына с девушкой из ашкеназской общины. И хотя никогда, ложась в постель с Меркадой, он не испытывал того трепета во всем теле, который почувствовал, когда его поразила молния синих глаз ашкеназки, хотя ни разу за все годы брака он не чувствовал волнения, прикасаясь к телу жены, – Рафаэль сознавал, что ему все же выпал счастливый жребий. Добрый Бог наградил его женщиной, которая была отличной женой и образцовой матерью, которая уверенной рукой управляла домом, как и следовало ожидать от сефардки из хорошей семьи. С того дня, как он женился на этой женщине, он ничего для нее не пожалел. И она тоже чувствовала благодарность за то, что человек, взявший ее из родительского дома, обращался с ней почти как с равной, учил ее чтению и письму, разговаривал с ней о повседневных делах, почитал ее как принцессу и очень часто хвалил – и наедине, и при посторонних, чего не делал никто из мужей знакомых ей женщин.

И сейчас Меркада прилежно читала псалмы, раскачиваясь взад-вперед, поднося страницы книги к губам и целуя их. Но хотя она и была целиком поглощена чтением священных букв, что-то нарушало ее сосредоточенность. Краем глаза она видела сидевшую на заборе молоденькую девушку, которая болтала ногами. Монотонное качание девушкиных ног и стук ее пяток о каменный забор выводили Меркаду из себя.

– Может, хватит стучать ногами? – повернулась она к девушке.

Та подняла голову и взглянула прямо на Меркаду, и Меркада увидела глаза, синее которых ей не доводилось видеть, лицо идеально овальной формы и золотые волосы, заплетенные в косу, которая являла собой лучшее украшение для такого прекрасного лица. От этой красоты захватывало дух. Меркада смотрела на девушку широко раскрытыми глазами, а та на нее – в упор, словно раздевая взглядом. Меркада смутилась, встала с каменных ступенек, постояла, снова села, растерянная. Она уже не помнила, зачем и почему обратилась к девушке. И вдруг ее словно ударило: никакая это не девушка – это злой дух, это Лилит, в сравнении с которой сам Асмодей – непорочный праведник.

вернуться

36

Хамса – защитный амулет в форме ладони, «рука Бога».

вернуться

37

Элиэзер Бен-Иегуда (1858–1922) – пионер возрождения иврита, ставшего благодаря ему государственным языком Израиля.

17
{"b":"741496","o":1}