Райкама подняла бровь. Теперь она знала, что Кики много для меня значила.

– Твой отец души в тебе не чает и во всем потакает. Но ты принцесса, а не деревенская девчушка, и слишком взрослая для игр с бумажными птичками. Пришло время понять важность своих обязанностей, Сиори.

– Да, мачеха, – тихо ответила я. – Больше этого не произойдет.

Райкама протянула Кики на ладони. С теплящейся надеждой в груди я подняла руку за птичкой. Но, вместо того чтобы отдать ее, мачеха порвала Кики на кусочки.

– Нет! – воскликнула я и бросилась за ней, но Андахай и Бэнкай придержали меня.

Братья обладали немалой силой, так что сопротивляться не было смысла. Грудь содрогнулась от исполненного горя всхлипа. Для любого человека, не знавшего, как много Кики для меня значила, моя реакция могла показаться чересчур бурной.

Райкама взглянула на меня с непроницаемым лицом: губы поджались, холодные глаза сузились до щелочек. Не произнося ни слова, она стряхнула обрывки Кики на пол и ушла.

Андахай и Бэнкай последовали за ней, но Хасё остался.

Он подождал, пока закроется дверь, и сел на край моей кровати.

– Ты сможешь снова заколдовать ее, чтобы она полетела?

Оживлять Кики никогда не входило в мои планы. Я всего-то пыталась сложить птичек из бумаги – журавлей, как на семейном гербе, – чтобы обратиться к богам. Все киятанцы знали эту легенду: если сделать тысячу птичек – из бумаги, ткани или даже из дерева, – они отнесут твое послание на небеса.

На протяжении многих недель я работала над бумажными журавлями в гордом одиночестве. Даже Вандэя не просила о помощи со складками, хотя он лучше всех справлялся со всяческими головоломками и конструкциями. Кики первая птичка, которая вышла почти идеально. Впрочем, если быть откровенной, она скорее напоминала ворону с длинной шеей, чем журавля. Я поставила ее себе на колени и нарисовала красную точку на лбу, – чтобы она больше походила на журавлей, вышитых на моих халатах, – и сказала:

– До чего обидно обладать крыльями и не летать.

Тогда ее бумажные крылышки встрепенулись, и она медленно, неуверенно поднялась в воздух – со всей неуклюжестью птенца, который только учился летать. В последующие недели, после уроков, когда братья были слишком заняты, чтобы навещать меня, я тайно помогала ей тренироваться. Выводила в сад, чтобы она парила среди подрезанных деревьев и каменных святилищ, а по ночам рассказывала сказки.

Я так обрадовалась новому другу, что не задумывалась о последствиях своей магии.

А теперь Кики не стало.

– Нет, – прошептала я, наконец отвечая на вопрос Хасё. – Я не знаю как.

Он глубоко вздохнул.

– Что ж, это даже к лучшему. Не стоит баловаться с магией, которую не можешь контролировать. Если кто-либо о ней узнает, тебя навсегда вышлют из Кияты. – Брат поднял мое лицо за подбородок и вытер слезы. – А если тебя отошлют далеко-далеко от дома, кто же будет присматривать за тобой, сестрица? Кто сбережет твои секреты и придумает оправдания твоим шалостям? Не я, – он грустно улыбнулся. – Так что веди себя хорошо, ладно?

– Меня и так отошлют далеко от дома, – буркнула я и отвернулась от него.

Затем опустилась на колени, собрала клочки бумаги, раскиданные по полу мачехой, и прижала Кики к сердцу, словно это могло вернуть ее к жизни.

– Она была моим другом.

– Это просто бумага.

– Я собиралась загадать желание, чтобы она стала настоящим журавлем, – мой голос дрогнул от комка в горле, взгляд направился к кучке сложенных мною птичек. Почти две сотни, но ни одна из них не ожила, как Кики.

– Только не говори, что веришь в легенды, Сиори, – ласково произнес Хасё. – Если бы тысяча бумажных птичек исполняла желание, то люди только бы и делали, что складывали воробьев, сов и чаек, мечтая о горах риса, золота и о ежегодном хорошем урожае.

Я промолчала. Хасё попросту не понимал. Он сильно изменился, как и все мои братья.

– Я попрошу отца пустить тебя на Летний фестиваль, когда он будет в более благосклонном расположении духа, – он вздохнул. – Это поднимет тебе настроение?

Ничто не могло облегчить мое горе из-за Кики, но я кивнула.

Хасё присел на корточки и сжал мое плечо.

– Может, следующие несколько недель в компании мачехи пойдут тебе на пользу.

Я сбросила его руку. Все и всегда вставали на ее сторону! Даже слуги, пусть они и звали ее Райкамой за спиной, никогда не отзывались о ней плохо. Как и мои братья. Или отец. Особенно отец.

– Я никогда ей этого не прощу. Никогда.

– Сиори… наша мачеха не виновата в произошедшем.

«Ты виновата», – так и слышалось в его словах, хотя Хасё хватило ума не произносить их вслух.

Это правда, но я не собиралась ее признавать. Что-то во взгляде мачехи, когда она узнала о моей встрече с драконом, вызвало у меня дрожь по телу.

– Ей наверняка нелегко жить вдали от дома. Здесь у нее нет ни друзей, ни семьи.

– У нее есть отец.

– Ты знаешь, что я имел в виду, – брат сел, скрестив ноги. – Помирись с ней, ладно? Как минимум это облегчит мне задачу. Нужно же уговорить отца пустить тебя на фестиваль.

Я стиснула зубы.

– Хорошо, но я не собираюсь с ней разговаривать.

– К чему эти капризы? – не унимался Хасё. – Она любит тебя.

Я повернулась к брату, посмотрела на морщинку между его бровей, на дергающийся левый глаз. Верные признаки того, что моя несговорчивость уже утомила его.

– Ты мне не веришь, не так ли? – тихо произнесла я. – Насчет дракона.

Хасё слишком долго медлил с ответом:

– Конечно же, верю.

– Нет. Мне шестнадцать, я уже не ребенок и знаю, что видела.

– Что бы ты ни видела, забудь об этом, – настоятельно порекомендовал он. – Забудь о Кики, о драконе, обо всем, что ты сделала, чтобы заварить эту кашу.

– Ничего я не делала! Это просто случилось.

– Помирись с мачехой, – твердо повторил Хасё. – Она наша мать.

– Не моя, – отрезала я, но мой голос дрожал.

Раньше она и для меня была как мать. Много лет назад, когда отец привез ее домой, я первой приняла Райкаму. Тогда она любила меня. Я повсюду бегала за ней хвостиком – хотела разузнать все об этой загадочной женщине.

«Откуда у вас этот шрам? – однажды спросила я. – Почему вы не выберете себе имя?»

Она улыбнулась, погладила меня по голове и поправила мой пояс, завязав его в аккуратный, тугой бант.

– У всех есть секреты. Когда-нибудь, Сиори, у тебя появятся свои.

Магия. Вот что стало моим секретом.

А что же скрывала она?

Я ненавидела шить. Ненавидела монотонность этого занятия, ненавидела иглы, нити, стежки, все это. Еще и пальцы себе исколола! Служанкам пришлось обмотать их, из-за чего они выглядели толстыми, как пельмешки. Я даже заскучала по урокам. Почти.

Дни ползли медленнее, чем улитки, собиравшиеся за бумажными окнами. Я вышивала журавля за журавлем, тратила на них столько времени, что они начали являться мне во снах. Они щипали меня за ноги, сверкая черными, как зола, глазами, а затем неожиданно превращались в драконов с острыми зубами и лукавыми ухмылками.

Дракон не покидал мои мысли… как и выражение лица Райкамы, когда Андахай упомянул о нем. Будто она жалела, что я не утонула в озере.

Кто знал, что происходило в голове моей мачехи? Ее швейные навыки тоже были весьма скромными, но, в отличие от меня, она могла сидеть неподвижно часами. Порой я ловила ее на том, что она слепо смотрела в небо. Интересно, о чем она думала днями напролет? Если, конечно, ее вообще посещали какие-либо мысли.

Я старательно игнорировала ее, но стоило совершить ошибку на гобелене, как она тут же подходила и говорила: «Сиори, у тебя неровные стежки. Лучше их переделать» или «Этому журавлю недостает глаза. Леди Бусиан непременно заметит».

Слава Вечным дворам, ее замечания никогда не требовали ответа, во всяком случае, до сегодняшнего дня. Она подошла ко мне со странным вопросом: