— Наклонись чуть-чуть, да, вот так. — Саша зашептала мне на ухо, пальцем указывая направление. — Гляди, Хельсинки стоит на параллели, и от нее, если считать, под углом семьдесят градусов, стоит Москва. Вокруг неё бегают две реки, два продолжения. А в совершенно другой стороне, далеко-далеко, так, подвинься чутка, да, вот тут, в Штатах, стоит Денвер. Знаешь, эти два города так далеко друг от друга, но связь нерушима. В Денвере жарко. Но не внешним огнём, а внутренним! Он полыхает, танцует, поёт! Он не подведёт, он добр.

Саша призадумалась. Синие глаза заволокла паутинка. Она сейчас далеко. А мне было страшно вздохнуть. Я плохо понимал, что происходит, подобного ни разу не происходило, и больше всего происходящее напоминало предсказания. Однако, не думаю, что сам ребёнок мог объяснить слова. Она просто вела меня по миру, и я пытался удержать в памяти города.

— Поплыли дальше! Ой, нет, чуть назад! В Африку! — Очнулась лишь в тот миг, как упал с ноги тапочек. — Там жарко, там прекрасно, там ярко. Найроби. Город сидит на востоке, кажется грозным, но на самом деле тёплый, душевный. Очень нравится. Дорожи. И готовься расстаться. Но ты нигде не увидишь больше так много красок.

Она не хотела грустить и вновь кинулась в путь по карте, перерезав солёные воды.

— Это Токио. Знаешь, Тихий океан редко соблюдает штиль. — Фыркнув, она подлезла под руку и выползла на другом краю карты. — А это Рио де Жанейро! Сколько там песен, и кажется, будто вечно молодой. Но он далеко от всех, не готов принять остальной мир. Город красок и карнавала. Точно такой же Палермо! Вот он, смотри. Только он какой-то не такой, хм, нестандартный. Он в самом низу страны, хах, вверх ногами.

Она рассеяно пробежалась взглядом по карте, прислонившись к моей руке. По её телу пробежала короткая дрожь, она устала. Но упорно указывала на города. Ухватив мою ладонь, она потянулась к Португалии, и уже мой палец застыл в точке города.

— Лиссабон. Как ни странно, ты её полюбишь. Город одинок, видишь, только он отмечен в стране. Я не одобряю твой выбор, но не мне решать. Знаешь, если ты решишь с ними объединиться, то назад пути уже не будет.

— Но что это?

— Даже не знаю.

Голос задумчивый, словно на это раз она и правда не знала, что говорила. А синий взгляд кричит о неожиданно навалившейся усталости. Она подняла голову навстречу майскому солнцу, тёплые, с каждым днем, становящиеся всё сильнее, лучи, касались детских щёк, согревая. Создавая некое подобие румянца.

Очень осторожно поднявшись, и, опираясь на спинку кровати, я подал девочке руку.

— Он очень красивый. И очень старый.

Саша, прислонившись лбом к стеклу, не отводила взгляда от могучего тополя, росшего посреди больничного двора. Вокруг всё пространство было усеяно его мягким пухом. Он казался белоснежным и словно снеговые перины, как в январе, заново накрыли наш маленький мир до кованых ворот.

— Когда-нибудь я бы хотела забраться на его верхушку. Уверена, оттуда видна вся Испания! Точно, точно. Я бы установила там воробьиное гнездо, как у пиратского корабля и смотрела, смотрела вдаль. — Девочка прижалась ладонями к окну, и пристально наблюдала за тёплыми небесами, теряющихся в кроне тополя. Слабая улыбка застыла на болезненном лице, но, несмотря на накинувшуюся на неё слабость, синие глаза сияли ярче, чем всегда. Они наполнились глубиной тех самых небес, слившись в единое целое. А может, она забрала у них частицу? Или наоборот. — Серхио, прости меня, но я не уверена, что смогу в точности исполнить своё обещание.

Это еле слышно. Шёпотом. Не находись я с ней плечом к плечу, то и не расслышал. Но негромкие слова чётко прозвучали в моей голове. В тот день и на следующий, ничего не спрашивал, не уточнял. Хотелось, возможно, верить в эту сказку, немыслимую и сверхъестественную.

«Первого июня я провожу тебя до ворот больницы».

Может, и правда нет той удивительной силы? Она поднимет меня с постели и я не почувствую боли, смогу промчаться по коридорам больницы, а за мной будет ехать, горланя песни, Энрике на своей коляске. Сколько раз я представлял эту картину. Но её слова… Словно в какой-то миг забрали воздух, выбили из лёгких жизнь и развеяли по ветру.

Но, что хуже всего, я перестал в неё верить. Мой маленький английский ангел потерял белоснежное оперение и больше не помогал мне летать. То и дело я протирал очки, но оставался слеп. Свет уходил вместе с надеждой за считанные секунды, ниспадая звёздными песчинками. Её глаза… Словно пустые зеркала, в них я не видел отраженья. Только не теперь.

То и дело я повторял свою маленькую мантру, уже, собственно, и, не веря в неё:

Ангел.

Июнь.

Свобода.

— Слушай, а Саша умеет предсказывать?

— На какой срок? — Оживился Энрике, прервав процесс принятия солнечных ванн. К лету его лицо полностью оказалось усыпано маленькими веснушками, и несмотря на своё природное отторжение солнца, упорно пытался загорать. Ведь конец мая в этом году был очень жаркий.

— Ну, наверное, на несколько лет вперёд.

— Сомневаюсь. Она же не ведьма. — Тут на хитром лице друга отразилась растерянность. — Наверное.

— Просто она недавно говорила очень странные вещи. Я ничего не понял, а она, как всегда, не стала ничего объяснять! Как будто и так всё понятно. Хотя на самом деле ничего не было ясно! Какие-то города, любовь, выбор. Полная чушь. И ещё она постоянно улыбается. Всегда. Ну-у, не всегда, но большую часть времени. Это точно!

Возмущённо запыхтев, я замолчал, понимая, что ничего не понимаю. Состояние отвратительное, но ничего больше я не был в силах сделать.

— Серхио, друг мой. — Энрике полностью обмяк в коляске, готовясь к явно трудному монологу. — Я иногда удивляюсь, как ты проснулся в Ночь, которая случается. Ты словно и не чувствуешь. И за этот год ты, как оказалось, толком ничему и не научился. Ты забываешь правила. Тем более, практически полностью игнорируешь главное — радуйся. Ты подвергаешь сомнению слова Вожака и вообще его самого. Нельзя нарушать правила. Не будь ты под опекой Саши и не испытывай я к тебе симпатию, бесспорно, ты бы был наказан. Но — радуйся.

С этими словами парень гордо выехал из палаты, оставив меня на койке в полной растерянности. Я чувствовал его обиду. Она буквально впиталась в воздух палаты. А я не знал, как быть дальше. Испугался до дрожи. Захлёбываясь, ревел. Ведь я осознал, насколько груб был, и что именно, значили мои слова. Я не верил в Вожака. Я не верил ей.

Как-то прочитал в книжке, что феи умирают, если в них не верить. Страшно было подумать о том, что с ней может произойти то же самое. Через три дня наступит первое июня, а Саша уже несколько суток не появлялась у меня.

Я понимал, что иду на риск. Подняться в Могильник, всего лишь на этаж выше. Такая мелочь для человека и настолько опасное действие для меня, для моих хрупких костей. Но я встал, делал робкие шаги, силился, и шёл вперёд. Это моё искупление. Не знал, поможет или нет, но я должен сделать, я провинился. Водопад. Чудовищно больно, он падал на меня со всей мощью. На которую только способна бушующая стихия. Она меня задавливала. Я не мог поверить.

«- Привет, как ты себя чувствуешь?

Вежливым тоном осведомилась девочка, стоило мне открыть глаза. Это была наша первая встреча, и, разумеется, она стала незабываемой.

— Привет, — неуверенно ответил, осматриваясь, пытаясь сообразить, кто впустил в мою палату ребёнка.

— Ты должен был ответить: спасибо, хорошо, — неодобрительно прицыкнув, возразила девочка, и, удобнее расположившись на кровати, добавила: — чему только учат в нынешних школах.

Она требовательно на меня посмотрела, ожидая то ли моего раскаяния, то ли исправления ошибок, но я же стал рассматривать мою нежданную маленькую гостью. Я был более чем уверен, что она — одна из пациенток больницы. Коротко постриженные, светлые, необычные для солнечной Испании, волосы, слишком худая для домашнего ребёнка; чуть красные, воспалённые глаза смотрели с любопытством, словно на нечто диковинное, что редко увидишь из-за больничного окна.