«Наскучило клеток деленье…» Наскучило клеток деленье, Обрыдли стекло и металл. Давайте уедем в деревню, Как Пушкин когда-то мечтал. Поселимся в липовой роще, Зелёный поставив шалаш. И чтоб ни почтарь, ни паромщик Покой не нарушили наш. Прихватим любимые книги, Смешливых подруг и друзей, Вольнее любого расстриги — Живи, улыбайся, глазей! И, к мошкам имея участье, Да так, что с хлопушкой поврозь, Поверим, наивные, в счастье, Как Пушкину не довелось. «Оставим осень Пушкину! Пускай…» «Унылая пора! Очей очарованье!» А. Пушкин Оставим осень Пушкину! Пускай Любуется картинами распада; Нам – лучше лето: и поплавать надо, И обустроить огородный рай. Нет, мы не против золотой жары, Лететь за ней готовы хоть в Египет, А в честь того, что квас до капли выпит, Запустим в небо красные шары. Любимая! Ты только не болей! И зиму сбагрим Пушкину, пожалуй, Поскольку для саней и тройки шалой Не припасли горячих соболей. Чтоб умножались барские грехи, Нужны скакун, камин, отроковица, А что ему не к чёрту, нам сгодится, Ведь мы – народ попроще: от сохи. Весны не хочет? Заберём себе! И лишь затем, чтоб, улыбнувшись нежно, Нас поманила новая надежда Сладчайшей переменою в судьбе. «И с милой, и на дружеской пирушке…» И с милой, и на дружеской пирушке Ты оживал – уныние к чертям! Ты лишь тогда и был собою, Пушкин, Умом – старик, а чувствами – дитя. Всех, всех насквозь ты видел быстрым оком, Всё проницал твой беспощадный взгляд. И вновь любовь в томлении глубоком, И снова жаркой ненависти яд. Потом женитьба. Пистолетов пара. Гроб на санях. Коней мохнатых бег… И люди говорят – звезда упала, А вещи знают – умер человек. «Кучерявые баки подрезал мерцающий иней…» Кучерявые баки подрезал мерцающий иней, Утомлённые руки покойно сошлись на груди; Никого, ничего – ни предметов, ни звуков, ни линий, Лишь молчанье и тьма – на три стороны и впереди. Только белый цветок в кружевах приоткрытого лифа У жены на дворцовом балу, что умолк вдалеке, Да, как привкус последних мгновений, елозила рифма На закушенном вечностью, мёртвом уже языке. Суд глупцов
Услышал. Было. Но – предупреждён Тобою, друг… Спасибо, Пушкин милый! Поэтам в помощь ты и за могилой, Тебя не зря избрали мы вождём. Ты освятил страданием наш путь Среди восторгов, кривотолков, сплетен, Когда, толпой приговорённый к смерти, Ты встал на крайний след, где не свернуть. И саблей обозначили барьер, Воткнув её, шутя, в сугроб январский. Всё в прошлом: женщин пламенные ласки Да и ветрянкой рифм переболел. Заходишься, хохочешь озорно Над стихоплётством ханжеского века; И рад бы достучаться до эвенка, Ну а тунгус, калмык – твои давно. И поощряешь дерзких сорванцов Пренебрегать уставом ударений; А между тем взопрел от вечных прений Преважный, многомудрый суд глупцов. Пушкин в Михайловском Под липами пройдусь аллеей Керн, Сверну к замшелым богатырским елям, Что дед мой славный посадил взамен Постриженной лужайке и качелям, Доволен я, что нет жандармов тут, Не врыты в землю бочки для окурков, Что новый туристический маршрут Не посулит нам тайная прогулка. Дом перестроен, подурнел фасад. Экскурсовод, решив, что это сцена, Учительницу с кучкою ребят По всей усадьбе кружит вдохновенно И пылко рассуждает обо мне: В ад угодил ли, удостоен рая? А чтобы деток усыпить вполне, Мои стихи бубнит, перевирая. Швырнуть перчатку? То-то заскулят И вновь меня подвергнут осмеянью, Архивный червь, журнальный пасквилянт, Пробравшийся в супружескую спальню. Чужих вещей в телегах навезли, По комнатам свалили за барьером И самовар, и с тряпками узлы, Как реквизит в театре погорелом. Всё перекопано и вытоптано так, Что не осталось и следа былого; А если б ухватить умели слово, Сослали бы в запасник на чердак И вместе с прочей рухлядью сгноили, Под инвентарный номер подведя, Как трость, перо, из-под «Клико» бутыли, С Языковым распитые шутя. Едва ли понят, вряд ли узнаваем, Хотя народом, кажется, прощён, |
