- Забыли свет!

  Мы кричали:

  - Э-эй! Мы здесь!

  Но она как будто не слышала. В туалете она тоже гасила свет - и оттуда неслись когда крики, когда маты, которые она тоже игнорировала.

  И когда она убредала к себе, сестра выходила из кухни, включала свет, а иногда и не включала - мы зажигали плиту, ставили чайник и пили чай в темноте.

  Я не помню старухины похороны - тогда я уже учился в училище, жил в общаге, а домой приезжал только на каникулы. Да, а сестра была на похоронах... это после них, по-моему, я спросил ее, помнит ли она про те тюбики из-под зубной пасты, что закапывала во дворе тогда, когда была маленькой...

  Старуху похоронили и забыли, а свет она так и продолжала гасить. И когда мы с сестрой оставались на кухне поздно вечером, она все также прошаркивала мимо по коридору в своих тапочках, так же клацала выключателем и кухня погружалась во тьму. А потом свет мог вспыхнуть снова. И снова погаснуть. Говорили, что дело в проводке, но мы с сестрой слышали, как она ходит по коридору, как бурчит: 'Забыли свет!'

  Мама с отчимом уже были на грани разрыва, к тому же мама, как оказалось, нашла себе другого мужчину, к которому и собиралась уйти вместе со мной. То есть уходила она, а я так и оставался жить в общаге при училище, а потом намеревался ехать за сотни километров - в большой город. Так что мама имела шанс пожить без меня, со своим новым возлюбленным. Шансом этим она воспользовалась, живет с ним до сих пор. Отчим же тоже поговаривал о переезде куда-то на севера, он говорил, то там неплохо платят. Сестра после окончания школы, совершенно внезапно, решила поступать на актрису. Мать смеялась над ней и говорила, что она дура, что туда не возьмут без блата, а таланта у нее нет.

  А сестра сказала:

  - Я чувствую свое призвание!

  И я подумал, что у нее в голове так много свободных комнат, где и разместятся всякие джульетты, катерины или кого там еще можно играть...

  Мы тогда много молчали вместе, на кухне, в темноте, когда грелся чайник, и мы ждали, когда старуха прошаркает обратно в свою комнату и можно будет зажечь свет. Или не зажигать.

  Я иногда звоню сестре по скайпу. Отчим уехал на севера, там и умер: открылась язва. Сестра не поступила в театральный, работала то официанткой, то продавщицей, то уборщицей, нигде подолгу не задерживаясь. Впрочем, всякий раз, когда она рассказывала о своей работе, я сомневался, кого хороним: птичку или тюбик от зубной пасты. Она всегда говорила одинаково. Я предлагал ей помощь, звал в Питер, но она отнекивалась и, смеясь, говорила, что ей лучше там, где она сейчас, а была она всегда в разных местах, и всегда нигде.

  Иногда, особенно перед особенно соленым днем, я вижу во сне наш поселок. Я иду к нему через лесопосадку, от станции, иду и вижу наш дом, вижу свет в окне - в кухне. Он гаснет. И снова загорается. И снова гаснет.

  Я думаю: это старуха.

  Я думаю: это проводка.

  Он вдруг гаснет и больше не загорается.

  И я понимаю: нет этого дома, нет этого поселка, ничего нет - и с усилием воли, как будто отталкиваясь то от одной, то от другой стены, я открываю глаза за секунду до того, как прозвонит будильник.

  А в кухне сонная Таня стоит в халате у плиты, от нее сбегает кофе, а она не видит, и пахнет горелым, и у нее большие темные глаза, она всю ночь писала какой-то свой дурацкий роман, она написала их кучу и никому они не нужны, но призвание - это все, что у нее есть.

  Я целую ее и окончательно просыпаюсь, малышка плачет в комнате, а Таня спрашивает:

  - Во сколько тебя ждать сегодня?

  Настя

  Мачеха меня готовить не учила, она сама готовила плохо, у нее всегда еда была то горелая, то сырая. Детство помню каким-то полуголодным из-за этого. Нас с братом подкармливали тетки из нашей коммуналки. А отца не подкармливали, вот он и испортил желудок, потом и умер от язвы. Мачеха нас обоих с братом не любила, поэтому он для меня и братом стал, наверное. Нелюбовь связывает.

  С Колей нас тоже нелюбовь связывает. Это трудно объяснить, да и вообще объяснять некому и незачем: это как из рук в руки льдинку передавать, как ни береги - растает.

  У Коли тоже есть брат. Он лечится от наркозависимости. В какой-то православной клинике, где применяют труд и молитву. Коля считает, что труд и молитва от всего помогают. Я не знаю, молится ли он, но работает много.

  Я давно не работаю и совсем не молюсь. Никогда даже не пыталась.

  На сцене играть пыталась.

  Много кем пыталась быть - не пошло.

  Это странно - молиться. Ты стоял когда-нибудь на обочине дороги - тебе надо было на другую сторону, а машины летели, летели, летели?.. Вот если бы ты стал кричать, чтобы они они остановились, разве они бы остановились? Если тебе надо на другую сторону, сию секунду надо, некогда переход искать - просто беги, беги, под колеса бросайся... Колин брат вот побежал. А Коле не надо было никуда, он на работу ходит.

  Не знаю, почему он со мной живет. Говорит: ты ведьма, у тебя глаза черные. А в другой раз говорит: ты с головой не дружишь совсем.

  Мы комнату снимаем, могли бы, наверно, квартиру целую, но Коля много денег отдает за лечение брата. А я не работаю.

  Он меня спрашивает иногда:

  - В толк не возьму, Настя, что ты делаешь целыми днями?

  А я говорю:

  - И я не возьму. Но я могу.

  Он крутит пальцем у виска и говорит: