Но сегодня Степановна пребывала в дурном расположении духа, и я приблизительно догадывалась, кто с утра пораньше посмел испортить настроение нашей строгой, но справедливой бригадирше и какими последствиями сей факт чреват лично для меня.
–Ты же вчера сказала, что отмоешь эти художества! – Нина Степановна нависала надо мной всем своим могучим бюстом, и я невольно ощущала себя попавшим под сапог муравьем, – растворитель получила? Получила! И куда ты его, спрашивается, девала? Ну, чего молчишь? Хочешь, чтобы всю бригаду оштрафовали?
Вообще-то молчание я хранила лишь потому, что не на шутку разошедшаяся бригадирша не давала мне вставить и слова, а почти полная бутылка дешевого и как следствие весьма некачественного растворителя стояла в подсобке и распространяла вокруг неистребимый запах ацетона, как бы я не пыталась ее герметично закупорить. Но кто захочет слушать мои объяснения, когда «воз и нынче там», точнее не воз, а черт поймет что за рисунки, намалеванные на стеклянном остановочном павильоне, со стен которого я их вчера самолично оттерла.
За минувшую ночь картинка возникла на том же самом месте, притом, неизвестный живописец, похоже, усовершенствовал технологию, и нанес причудливую вязь из переплетенных между собой линий каким-то особым составом, потому как вчерашний растворитель упорно отказывался удалять разноцветный рисунок. Пришлось получать у Степановны нож (видели бы вы ее взгляд, когда я обратилась к ней с подобной просьбой) и механически отскребать творение доморощенного Пикассо, стараясь еще при этом до минимума сократить количество царапин на стекле.
Последующие два дня я начинала рабочий день с одного и тоже утомительного занятия, предварительно выслушав от Степановны подкрепленный нецензурной лексикой выговор. На третий день все это перестало меня доставлять, я поняла, что дальше так продолжаться не может, и единственный способ избавить себя от ежедневных мучений, это выследить ночного злоумышленника и сдать его органам правопорядка за хулиганство и порчу государственного имущества.
ГЛАВА IV
Когда первоначальные эмоции, немного схлынули, я все же решила не горячиться и лишний раз не напоминать полиции о своем существовании. Несмотря на то, что я регулярно отмечалась в участке и ни в каких антиобщественных деяниях за последние три месяца замечена не была, блюстители закона видели во мне исключительно второсортного члена социума, и в их взглядах неизменно читались откровенные сомнения в моей благонадежности. Доказывать свое твердое, как лобная кость, намерение никогда впредь не сворачивать с тернистого пути исправления я старалась в большей степени делом, чем словом, и в продолжительные диалоги со стражами закона целенаправленно не вступала, поэтому перспектива на пальцах объяснять участковому инспектору свой коварный план поимки любителя «наскальной живописи» меня не особо прельщала.
В общем, посвящать в свою затею я никого не стала, честно доработала до вечера и, угрожающе взмахнув напоследок внушительного размера ножом, позорно низложенным до выполнения роли банального скребка, отправилась домой с прочно засевшей в мозгу мыслью вернуться на потенциальное место преступления к наступлению темноты. При встрече с неизвестным вандалом я предполагала на сегодня ограничиться устным предупреждением, и долгую дорогу в общагу мне великолепно скрасило самозабвенное сочинение пламенной и цветистой речи, насыщенной изящными вкраплениями из разряда табуированных выражений.
Смыться под шумок из дома, мне, что называется, сам бог велел. К тетке Василисе приперлась очередная подруга, благоухающая обильно выступившим на жаре потом, и моя благодетельница уже накрывала на стол. Всю жизнь тетка отпахала на Перовском заводе, откуда в прошлом году и вышла на пенсию, и все ее подруги автоматически являлись еще и товарками по какому-то страшно вредному цеху, отнявшему, по их собственным словам, к чертовой матери все здоровье. Судя по тому, что потерянное здоровье тетка и компания при случае активно поправляли с помощью спиртосодержащих жидкостей, невыносимые условия труда заключались в основном в повышенном содержании радионуклидов.
Нюрку в случае подобных посиделок срочно отправляли в комнату «зубрить тесты», но так как моей юной сестричке было прекрасно известно, что от находящейся в подпитии мамаши можно ни за что ни про что схлопотать смачный подзатыльник, она первой проявляла инициативу, звонила кому-нибудь из одноклассниц и сломя голову неслась из дому прочь. Вникнуть в суть экзаменационных заданий под громкий аккомпанемент пьяных разговоров «за жизнь» Нюрке было также тяжко, как и таракану скрыться от направленной струи дихлофосового спрея.
Я в теткиных застольях, естественно, не участвовала, и, пользуясь временным отсутствием Нюрки, обычно оккупировала старенький компьютер, системный блок которого завывал так, будто вот-вот собирался взлететь, и старательно портила зрение перед безнадежно мерцающим монитором.
В этот вечер мне по всем признакам предназначалась тождественная участь, однако, у меня впервые появились собственные планы, о чем я кратко уведомила безразлично кивнувшую в ответ тетку, и похватав со стола пару бутербродов, избавила обсуждающих невыразимую тяжесть бабьей доли собутыльниц от своего непрезентабельного общества.
– Римма, ты куда? – запоздало удивилась Нюрка, наложившая зачем-то столь яркий макияж, что по-своему симпатичные черты ее румяного лица совершенно потерялись под толстым слоем косметики. Без оранжевого жилета сестренка видела меня исключительно в домашней обстановке, и сейчас искренне недоумевала, куда это я намылилась мало того, что на ночь глядя, так еще и в «гражданской» одежде.
– Гулять, – невежливо огрызнулась я, и Нюрка моментально отстала. В наличии наркоманского прошлого имелся один неоспоримый плюс: обыватели меня не только презирали, но и на всякий случай побаивались – а мало ли чего может взбрести на ум столь неоднозначной особе, да и в то, что я навсегда распрощалась с героином, мало кто, в сущности, верил.
Нюрка проводила меня подозрительным взглядом из-под щедро намазюканных иссиня –черной тушью ресниц, приоткрыла пронзительно-розовые губки, чтобы о чем-то спросить, но внезапно передумала и молча вернулась к наведению марафета. А как без этого, она же тесты зубрить идет?
Смеркалось на улице так медленно и неохотно, будто к своей перовской коллеге неожиданно пожаловала в гости знаменитая белая ночь. Неторопливой походкой я шагала по вечернему городу, и тихо радовалась, что я вняла совету Потапыча и уехала из столицы в эту непролазную дыру. Даже бурная пятничная суета в Перовске казалась лишь жалким подобием кипящего водоворота столичной жизни, абсолютно не зависящего от дня недели. Размеренный до скукоты провинциальный быт отличался от пульсирующего сумасшествия столицы, как гоночный суперкар от ржавой таратайки, но, учитывая, что моя погоня за удовольствием давно закончилась полнейшей катастрофой, меня устраивала эта безмятежная серость. Меня, возможно, и устраивала, но находились в заштатном Перовске и те, кто изо всех сил пытался привнести в однотонную реальность ярких красок. В принципе, я ничего не имела против, если бы данные поползновения предпринимались на солидном отдалении от вверенного мне участка территории и не служили бы основанием для ежедневных конфликтов с непосредственным начальством.
Я задумчиво курила горькую, терпкую сигарету и не уставала поражаться тому, каким эстетичным может выглядеть со стороны невообразимо наглый и бессовестный акт вандализма. Объект горьких слез правоохранительных органов появился практически одновременно со мной – стремительно подкатил на стильном, покрытом аэрографией скутере, красиво затормозил рядом с многострадальным остановочным павильоном, аккуратно припарковался у обочины и изящно спрыгнул на землю. Воровато озираясь в потемках, злоумышленник вытащил из объемистого рюкзака фонарик, разложил на узкой скамейке целый набор баллончиков и маркеров, и, ничтоже сумняшеся приступил к порче находящегося на балансе городских коммунальных служб сооружения.
