Засаду я организовала прямо за принадлежащим местному автолюбителю металлическим гаражом, и из своего заранее выбранного укрытия прекрасно различала высокую стройную фигуру в спортивном костюме и широкой бандане даже в неясных отблесках тусклого уличного освещения. Надругательство над чистотой и порядком этот доморощенный художник-оформитель совершал быстрыми, выверенными и какими-то автоматическими движениями, словно его затянутой в перчатку рукой руководила неподвластная стороннему восприятию сила, а он лишь выполнял указания звучавшего в голове голоса. Бредовое, конечно, впечатление, но странное и захватывающее зрелище меня настолько увлекло, что я натуральным образом зависла и не сразу вспомнила, зачем я вообще тут нахожусь и какого рода эффект должно вызвать мое внезапное появление на сцене в самый разгар творческого процесса.

Упрямству безымянного живописца можно было только позавидовать. Похоже, он каждой ночью проверял состояние своих художеств, и обнаружив на их месте устойчивый запах растворителя и несколько свежих царапин на возвращенном к первоначальному облику стекле, без унынья и лени вновь брался за маркер, и к утру я опять имела счастье лицезреть на остановке все ту же непонятную вязь. Что мешало этому фанатичному вандалу перевести свою разрушительную активность в конструктивное русло и расписать, например, соседский гараж или на худой конец собачью будку, я не понимала, но сегодня по всем признакам настал исторический момент, чтобы это прояснить.

– Это что такое? –я бесшумно подкралась к поглощенному рисованием варвару, преспокойно обошла его сбоку и решительно ткнула пальцем в неоконченный пейзаж, – что это….

Я хорошо помнила о сопровождающих посещение общего душа неудобствах и потому старалась избегать прикосновений к непросохшей окрашенной поверхности, но моя ладонь накрыла разноцветную картинку помимо моей воли. Сложное, многогранное и вблизи особенно причудливое изображение словно притянуло меня к себе и заставило вплотную прижать руку к разрисованному стеклу. Что-то неведомое, но тяжелое, настойчиво давило сзади на плечи, с нечеловеческой силой толкая меня навстречу слившемуся в одно сплошное пятно рисунку. Я судорожно дернулась, и тут же вскрикнула от пронзившей приросшую к павильону ладонь боли. А потом боль вдруг резко прекратилась и сменилась приятным ощущением легкого покалывания, по телу разлилось ощущение сладостной неги, сопоставимой разве что с тем периодом в жизни любого героинового наркомана, когда блаженство еще не успело перейти в необходимость. Я перестала чувствовать «волну» приблизительно к середине третьего года, и сколько бы я не повышала дозу, эйфория от введения наркотика все равно оставалась краткосрочной и блеклой.

– Ничего себе! – звонкий юношеский голос отрезвляющим порывом ледяного ветра ворвался в мое сознание, и «приход» закончился за секунду до начала «тяги», – неужели получилось?

– Что получилось? – инстинктивно спросила я и открыла глаза (как я не старалась, мне никак не удавалось припомнить, в какой момент я умудрилась смежить веки). Впрочем, глубокие, словно раскаяние Магдалины, провалы в памяти единичным случаем не ограничились, и как получилось, что моя несчастная ладошка больше не вжимается в покрытое загадочными символами стекло, а мирно покоится в руке заклятого врага всех коммунальщиков, я тоже отчего-то не помнила. Более того, недавние воспоминания о недавно пережитых мгновениях полузабытого кайфа, к моему ужасу напрочь вытеснили из головы все прочие мысли.

– Я потом объясню, – злоумышленник возбужденно сжал мою руку и чуть ли не насильно потянул ее обратно к рисунку, – пожалуйста, еще раз, я попробую обвести….

– Что сделать? – уточнила я, тщетно пытаясь высвободиться из стальной хватки его неожиданно сильных пальцев, но взбудораженный вандал физически не мог дать мне внятных объяснений: одной рукой он припечатывал мою ладонь к рисунку, в другой держал тонкий черный маркер, в зубах зажимал колпачок, а подмышкой у него и вовсе торчал фонарик.

Новое соприкосновение со злополучным изображением не принесло мне и тени предыдущих ощущений, к повторению которых я неосознанно стремилась. Очевидное разочарование постигло не только меня. Порывисто обрисовав мою безвольную руку ломаными, почти пунктирными линиями, преданный поклонник уличного искусства замер в напряженном ожидании, но после того, как в течение пары затянувшихся минут ничего так и не произошло, со вздохом разжал пальцы, причем, видимо, на обеих руках сразу, потому что по асфальту тут же с глухим стуком покатился выроненный маркер.

– Мазафака! – выплюнув колпачок, с чувством выругался злоумышленник, еще раз внимательно всмотрелся в мертвый, невыразительный и словно вдруг резко померкший рисунок и, наконец, соизволил обратить расстроенный взгляд и на мою скромную персону.

Простые смертные называют такие глаза «беда девчонок», я же предпочитаю вариант «проклятье наркомана». Огромные, ясные, светлого небесно-голубого цвета, с контрастными, четко выраженными зрачками – с такими глазами скрыть «севший зрак» практически невозможно. Можно сколько угодно капать белладонну или экстракт красавки – тогда суженные от употребления героина зрачки просто станут неестественно широкими, только и всего. То ли дело у меня: в темно-карих, почти черных глазах определить невооруженным взглядом состояние зрачка достаточно нелегко, и, следовательно, вычислить, чистая я или нет, можно только по совокупности косвенных признаков. Интересно, как долго я еще буду оценивать людей по исконно наркоманским критериям, и грозит ли мне кардинальное изменение образа мышления, как таковое?

–Прошу вас, скажите, что вы сделали? Почему схема начала светиться? – при ближайшем рассмотрении голубоглазому вандалу навскидку можно было дать лет восемнадцать, а моя уставшая и невыспавшаяся физиономия, наверняка, тянула, минимум, на тридцатник, поэтому я не даже не слишком удивилась, когда он обратился ко мне, соблюдая установленную при общении со старшими субординацию. Я мельком окинула взглядом рисунок, теперь казавшийся мне похожим на запутанную карту извилистого лабиринта, и неуверенно пожала плечами.

– Не знаю, -честно призналась я и после некоторых раздумий, включающих в себя набивший оскомину ретроспективный анализ относительно воздействия рисунка на центр удовольствия в моем мозгу, нехотя добавила, – и не помню…

– Вот, черт, – злоумышленник раздосадовано сгреб баллончики, тяжело опустился на освободившуюся скамейку и сделал в мою сторону приглашающий жест, – активировать схему и ничего не успеть сохранить…, – только я собралась примоститься на узкой полоске дерева, призванной изображать место для отдыха поджидающих автобус пассажиров, как парень рывком вскочил на ноги, – давайте еще раз попробуем, а вдруг…?

– Нет, – поступившее предложение в третий раз облапать стену остановочного павильона я отвергла с такой поспешной категоричностью, будто бы согласие неизбежно влекло за собой рецидив наркомании. Я до сих пор не могла понять, что произошло со мной в момент, когда меня захлестнула извергающаяся из рисунка сила, но одно знала точно – от ощущений, так явно напоминающих героиновый приход, мне необходимо держаться подальше. А значит, нужно не залипать, а встряхнуться и расставить все точки над «I». В частности, сообщить кое-кому из здесь присутствующих, что дурацкие стеклянные павильоны, хотя и выглядят, как издевательство над тщетно старающимися спрятаться от дождя и ветра участниками пассажиропотока, все-таки не предназначены для превращения их в мольберт.

– Слушай, не рисуй здесь больше, ладно? – после пережитого эмоционального всплеска ругаться матом я была не в состоянии, и единственное, чего мне хотелось, это зарыться лицом в подушку и отрубиться до утра, но мой юный собеседник фонтанировал неудержимой энергией молодости, и воспринял мой не то совет, не то просьбу в совершенно неожиданном ключе.

– Вы правы! –жестикулировал парень так активно, что проезжай мимо дон Кихот, он обязательно принял бы это чудо природы за модифицированный образец ветряной мельницы, – наверное, я ошибся в расчетах, может, координаты не те внес. Но, постойте, ведь схема активировалась, значит, место выбрано верно!