ГЛАВА II
За время нахождения в стационаре ко мне не пришел ни один посетитель. Родственников у меня в столице не было, а друзья –наркоманы (абсурдное выражение по сути своей, дружба и наркомания – понятия изначально такие же несовместимые и взаимоисключающие, как лед и пламя) обходили данное заведение десятой дорогой. Возможно, среди решивших «омолодиться» платников и присутствовали знакомые мне лица, но за три месяца наши пути ни разу не пересеклись, так как, пройдя краткий курс очищения крови, окрыленные наркоманы в темпе делали отсюда ноги и на всех парах неслись к барыге.
Нельзя сказать, чтобы мне было обидно за свою ненужность, хотя, иногда у меня в сердце что-то и ёкало при виде нагруженных пакетами с продуктами домочадцев, тщетно пытающихся докричаться до своих непутевых родичей с улицы. Принимая во внимание, что наше отделение располагалось на втором этаже, послания доносились до адресата в основном в форме нечленораздельных выкриков, однако эмоциональная окраска последних не позволяла усомниться в искреннем беспокойстве за состояние оступившихся детей и супругов. Изолированные от семей пациенты с чистой совестью жрали домашние разносолы и коллективно обсуждали свое недалекое будущее, причем, процентов шестьдесят было озабочено не поиском работы, восстановлением разрушенных отношений и репетицией слезного покаяния перед обворованными родителями и зараженными гепатитом женами, а преимущественно муссировало извечный вопрос из серии « как ширнуться и не спалиться».
После участия в этих беседах мне снова начинали сниться «героиновые сны» – цветные и объемные, будто стереофильмы, они червем сомнения вгрызались в мой мозг и заставляли оживать тщетно подавляемые воспоминания. Наркоман может легко забыть свою первую любовь, но своей первый кайф он не забывает никогда, и, «отмотав» примерно половину срока, я неожиданно осознала, что лечение заключается именно в борьбе с отголосками прошлого, пустившими метастазы по всему организму и настойчиво требующими повторения уже однажды испытанных ощущений. Я научилась сражаться с этими могущественными призраками их же собственным оружием – я сама пробуждала воспоминания, но намеренно освежала в памяти самые страшные мгновения своего сосуществования с героином. Нет, я не перестала видеть сны, но из вызывающих почти физическое влечение наваждений они превратились в обыкновенные ночные кошмары.
Абстрагироваться от будоражащих душу разговорах о наркотике оказалось не так-то просто, но я это сделала. Маленькая, но очень значимая победа меня невероятно окрылила, и на подъеме мне захотелось окончательно разорвать связывающие меня с героиновым безумием нити. Наверное, поэтому я и позвонила Стасу, сначала к себе домой, а потом, когда никто не взял трубку, набрала номер мамы-учительницы.
– Стас умер, – отчужденно сообщила мама, и я вдруг явственно представила ее согбенную от горя фигурку и то навсегда застывшее на ее морщинистом лице выражение непередаваемой боли, с которым она произнесла эти страшные слова.
– Передоз? – таким же безжизненным тоном уточнила я, прислушиваясь к своим внутренним ощущением и с ужасом диагностируя у себя прилив кощунственной радости.
– Заражение крови после газовой гангрены, – коротко бросила мама- учительница и отсоединилась, а я осталась наедине с охватившим меня чувством облегчения.
Это была высшая стадия эгоизма, гиперболизированная и раздутая до размеров дирижабля, запредельная жестокость, помноженная на уродливую деформацию способности к сопереживанию и состраданию, но я осмысленно шагнула за грань, и меня это не испугало, лишь чуточку покоробило, а потом и вовсе резко отпустило. Нет Стаса, нет героина, нет прошлого – примитивная логическая цепочка. Я боялась, что не смогу начать новую жизнь, если мне придется вновь столкнуться со Стасом, я боялась, что не сумею отказать именно ему, когда в его руке обязательно появится шприц.
Наркоманские семьи – это квинтэссенция самораспада. Соскочить с иглы реально только вдвоем, завязать поодиночке столь же невозможно, как и выдувать мыльные пузыри в открытом космосе. По моим наблюдениям, ангел-хранитель не зря являлся небесным созданием мужского пола – парни спрыгивали с героина гораздо чаще и успешней. Не знаю, уж какими мотивами руководствовались жены и подруги законченных наркоманов и объяснялось ли их абсолютное самоотречение высокими чувствами или бабьей глупостью, но эти самоотверженные женщины безоговорочно швыряли на алтарь свои искалеченные жизни, нередко взамен получая черную неблагодарность и целый букет разноплановых болячек. На мой взгляд, конкретно подфартило тем наркоманам, которые до полной потери человеческого облика успели подцепить нормальную девчонку, до сих пор помнящую, каким ее муж был до героина и изо всех сил старающуюся вернуть эту порой, к сожалению, безвозвратно потерянную для общества личность. Кому-то это удавалось, а кто-то сам скатывался в пучину созависимости.
Я не хотела и не могла быть для Стаса в равной степени как «нормальной девчонкой», так и «боевой подругой». Я до сих пор ощущала себя некомфортно при одном лишь упоминании о героине, и сама остро нуждалась в адекватном окружении, так что известие о смерти моего бывшего сожителя неожиданно дало мне надежду на безгероиновое будущее. Истинный наркоманский эгоцентризм, он в крови, он в каждой клеточке, он неизлечим и неистребим, но то, что я так охотно констатировала у себя его наличие, уже показалось мне хорошим признаком.
В память о Стасе я позволила себе на секунду приоткрыть завесу прошлого, однако, нахлынувшие воспоминания, внезапно оказались эффективнее любой антинаркотической блокады. Я вдруг почему-то вспомнила именно тот момент, когда мы со Стасом жестоко подрались из-за дозы дезоморфина, и он с размаху приложил меня головой о дверной косяк, а сам наглухо заперся в ванной, казнил себя там с полчаса, а после того, как не сумел попасть ни в одну вену, вынужден был просить меня поставить его в шею. Его левая рука уже тогда выглядела сплошной заживо гниющей плотью, газовая гангрена – вполне закономерный исход… Черт, это было слишком даже для проклятого ретроспективного анализа.
Пару дней я была погружена глубоко в себя и с трудом заставляла себя реагировать на внешние раздражители, а потом понемногу ожила и уже больше не выпадала из реальности. Походил к концу третий месяц лечения, пора было подумать и о себе.
Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что никогда не стану прежней, и четыре года дружбы с опиатами не прошли для меня бесследно, но, вероятно, мой вечно халтурящий ангел все-таки напоследок подсуетился, и по сравнению с некоторыми товарищами по несчастью я находилась не в таком уж и плохом положении. Во-первых, мне удалось благополучно избежать заражения СПИДом и прочими типично наркоманскими болезнями, несмотря на то, что я была грешна в использовании чужого шприца, а во-вторых, у меня осталась трехкомнатная квартира в центре столицы, продав которую, я надеялась не только приобрести скромненькую жилплощадь где-нибудь в микрорайоне, но и на оставшиеся деньги безбедно перекантоваться до завершения процесса социальной реабилитации.
Для того, чтобы не выделяться на общем фоне, как пингвин в стае розовых фламинго, мне пришлось еще и заново учиться говорить. Звучит смешно, но так оно и было. Общение с лечащим врачом Михайловым по прозвищу Потапыч, моментально выявило, что за исключение всяких «чеков», «баянов» и прочих лексических единиц, обозначающих сопутствующие наркопотреблению понятия, мой словарный запас был так же скуден и убог, как продовольственные запасы во время массового голодомора. Я была бесконечно признательна всем тем, кто разглядел в деградирующей наркоманке когда-то умную, начитанную девочку, окончившую школу без единой тройки в аттестате и с блестящими результатами вступительных экзаменов пополнившую студенческий контингент ведущего столичного университета. Потапыч таскал мне книги из дома и по прочтении заставлял меня пересказывать ему содержание, он обсуждал со мной новости экономики, политики и культуры, он решал со мной кроссворды и логические задачки и радовался каждому моему достижения больше меня самой. Уже почти перед выпиской я, наконец, смогла по достоинству оценить, насколько гуманным был вынесенный мне судебный приговор: принудительное лечение, яростно отвергаемое мной на этапе поступления в стационар, дало мне второй шанс, и с моей стороны было бы высшим идиотизмом его упустить.
