Его губы скривились в мрачной усмешке. Подумать только, как все сложилось… невероятная ирония… Невероятная случайность…
Он чувствовал себя совершенно разбитым, но спать ему не хотелось. Он слышал о том, что вампиры спят не больше двадцати часов в месяц, поэтому бродил всю ночь в заброшенных районах, погружаясь в пучину тоски и уныния.
Потом настало утро, пришел новый день. Он все бродил, бродил, изредка встречая людей, невидящим взглядом рассматривая покосившиеся дома с выбитыми стеклами. Снова шел дождь, ему было все равно, он не чувствовал холода, хотя, наверное, даже если бы и чувствовал, не обратил бы на это никакого внимания. Апатия поглотила его, словно кит маленькую рыбешку.
Бессвязные мысли о мести постепенно сменялись мыслями о смерти. Потом ушли даже они. Днями, сутками Дарион бродил по улицам, не думая ни о чем. Раньше он думал, что не думать ни о чем невозможно, теперь же убедился в обратном. Впрочем, эта убежденность не значила для него ровным счетом ничего. Ему было плевать на все. Буквально на все.
Так прошла неделя. А по истечении этого времени что-то изменилось. Понимание пришло тогда, когда его тело вдруг ослабело, страшно разболелись кости, и ему стало трудно ходить. Вот тогда он ожил. Тогда апатия покинула его, сменившись жуткой болью, как физической, так и внутренней. Свершилось то, чего он боялся больше всего, хотя и исключительно на подсознательном уровне. Его мучила жажда. Жажда человеческой крови…
Вот тогда он понял, почему вампиры убивают людей. В полной мере осознал, что такое жажда крови.
Внутри него будто зажглось неугасимое пламя, которое неумолимо превращало его внутренности в пепел. Но даже пепел не оставлял его в покое. Он продолжал вгрызаться огненными иглами в его кости, прожигая, выжигая, уничтожая…
Случайные прохожие стали для него настоящей пыткой. Его тело так и рвалось кинуться на них и вцепиться им в глотки. Глаза его горели алым пламенем, ему крупно повезло, что капюшон оставлял открытым только его подбородок. Если бы не его ярая ненависть к самой сущности вампиров, он бы, несомненно, давно уже сдался. Сдался, чтобы возненавидеть себя окончательно.
Со временем жажда только усиливалась. К вечеру восьмого дня он уже был настолько слаб, что едва перебирал ногами. Он целый день бродил по лесу, забираясь все глубже, чувствуя себя все слабее и тяжелее. Мысль была только одна: как низко я пал. Несмотря на окружающий мрак, он прекрасно ориентировался в темноте, что, правда, не сильно облегчало ему жизнь. Теперь даже не было луны, только звезды иногда прорезались холодными огнями в редких провалах между высокими деревьями. Теперь они были его единственными спутниками; кроме них, у него больше никого не осталось. Впрочем, нет, кое-кто был. Была жажда, которая не отпускала его ни на секунду. Жестокая жажда, настойчивая и немилосердная, сильная и непреодолимая…
Потом он двинулся в чащу, не обращая никакого внимания на ветки, царапающие ему лицо. Огонь сжигал его изнутри, будто картонную коробку, и был лишь один способ потушить его… Способ, к которому он никак не мог прибегнуть.
Прошло очень много времени, когда он очутился в непролазном участке леса. Это место славилось тем, что из него не было выхода. Всякий, забравшийся сюда, должен был погибнуть. Дариона ничуть не волновало то, что он оказался в непроходимом участке леса, какая-то неуловимая сила заставляла его разрывать древние стволы, ссохшиеся корни и пробираться вперед, сквозь буреломы, сквозь слабость и огонь.
В нем словно открылось второе дыхание. Невиданная сила, доселе спавшая глубоко внутри, вдруг вырвалась наружу, прокладывая себе путь в пустоту. Он испытывал облегчение, позволяя этой силе крушить все вокруг. Огонь, заключенный в костях, неожиданно замер, подарив ему болезненное чувство онемения. Теперь-то он понимал, как жестоко его покарал ангел тьмы. Боже, как он его ненавидел… Кто знает, может быть, он и был тем вампиром, который убил его отца?
Дарион знал, что Аделард был убит вампиром Старших Кровей, вампиром, чей род идет издалека, и чья сила не знает пределов. Конечно, обосновать это обвинение он ничем не мог, но сейчас, когда он был так измучен, ему хотелось обвинять врага в чем угодно. Чтобы ненавидеть его еще больше, чтобы навсегда вышвырнуть из головы воспоминания о его любви, пускай и ненастоящей, но такой откровенной…
Ненависть, ненависть, ненависть! Только она ему нужна! Остальное только мешает!
– Я убью тебя! – прохрипел Дарион, продолжая рваться вперед. – Убью! Уничтожу!
Он чувствовал себя ужасно. И не из-за боли, которая его неодолимо пожирала, а из-за того, что он не знал, за что именно ненавидит белокожего вампира: за то, что он обратил его, или за то, что бросил, когда он так в нем нуждался. Эти мысли убивали его.
Но жажда не отступала. Она все усиливалась и усиливалась, хотя казалось, что это уже невозможно. Она испепеляла его изнутри, поглощая внутренности, заглатывая жизнь… Дарион умирал, погибал смертью голодного вампира. Возможно, он продержался бы дольше, если бы не страдания, пожиравшие его с той же яростью, что и жажда.
Когда его тело уже отказывалось повиноваться, когда огонь стал проникать в ткани кожи, произошло то, чего он совсем не ожидал. Древесный бурелом внезапно закончился, и он упал на вымощенную гладким камнем тропу. На какое-то время он перестал соображать, пораженный случившимся, а потом замер, прислушиваясь к своим ощущениям.
Стоило ему на мгновенье забыть о ненависти, как сила потухла, скрывшись в неведомых источниках. Лучше ему от этого не стало, но теперь он хотя бы мог трезво мыслить.
Преодолевая слабость и боль, он поднялся на ноги и огляделся. Возможно это или нет, но он очутился на аллее громадного особняка, освещенного многочисленными фонарями. Особняк был необычайно роскошным, багровые стены были щедро инкрустированы плитами из дорогих металлов, таинственно мерцавшими в неярком свете зажженного масла, узкие балкончики освещались медными резными канделябрами.
Двор был заполнен прямоугольными клумбами, цветы в которых поражали своей яркостью и красотой. Небольшой фонтан, расположенный между двумя цветочными аллеями, искрился всеми цветами радуги, словно был усыпан разноцветными алмазами. Широкая тропа, на которую он свалился, была вымощена гладкой карминной плиткой, и вела она к просторному крыльцу с двумя высокими колоннами, между которыми виднелась массивная створчатая дверь.
Дарион был сражен этой неожиданностью. Несмотря на боль, он не мог не замечать тех загадочных явлений, которые возникали в связи с его открытием. Его мучили вопросы: откуда здесь взялось это поместье? Почему его построили в глухой чаще леса? Кто здесь живет? Без сомнений, не какие-то бродяги. Этот дом по изяществу мало чем отличался от зимней резиденции ее величества и, судя по всему, он был жилым. Определенно, здесь живет некто очень сильный и влиятельный. Но кто? Как все это объяснить?
И тут он обнаружил нечто странное. Он вдруг заметил, что не чувствует поблизости запаха человеческой крови. Это казалось подозрительным по той простой причине, что обычно он чуял его за версту. Если бы в замке кто-то был, он бы, несомненно, давно узнал это. Но он не чувствовал ничего. Если только не считать…
Дарион замер, втянув голову в плечи. Как он мог быть таким слепцом? Как мог пропустить мимо сознания этот холодный запах, тонким покрывалом окутавший его всего? Как мог надеяться, что умрет, не узнав истинной боли?
Вампиры. Вот кто здесь живет. Вот в чье логово он забрался. Он забрался… к своим сородичам.
Его даже передернуло от этой мысли. Нужно было уходить. Уходить, чтобы не столкнуться со злом лицом к лицу. Он понимал, что должен повернуть назад, но его ноги против воли ступали вперед. Этот запах согревал его, успокаивал, снимал боль и вливал силы… напоминал о той ночи… Беда была неминуема, но он ничего не мог с собой поделать. Потребность в близости подобных себе существ, пускай и врагов, была непреодолимой.
