Однажды я проснулась среди ночи и вдруг вспомнила про послание, которое где-то оставила самой себе. Почти позабытая мысль о письме пришла ко мне снова, но уже обогащенная новыми деталями.
Я ЗНАЛА, что письмо лежит за зеркалом. Не за самим зеркалом, а между зеркалом и рамой. Как выглядело зеркало, я представить себе не могла. Решив действовать без промедления, я отправилась в залу, где на стене висели зеркала, перед которыми я занималась со Шведом. В полной темноте, в зале, освещенном только лунным светом, я протискивала свои маленькие пальчики за каждое зеркало, стараясь нащупать там щель, в котором лежит письмо. Но тщетно.
Я обследовала все доступные мне зеркала в зале, но так ничего и не смогла найти. И поняв, что руками проникнуть за заднюю часть рамы мне было не под силу, я решила обзавестись ножом. С этими мыслями я босиком побежала обратно в детскую и юркнула под тёплое одеяло, только сейчас вспомнив, что боюсь темноты! Как бы подтверждая мои мысли, под кроватью заворочался кто-то страшный и мохнатый, тот, которого я никогда не видела, но знала, что вылезает по ночам из темноты и поджидает, когда я спущу ноги с кровати, чтобы схватить меня за пятку!
С быстро бьющимся сердечком я укуталась в спасительное одеяло, подоткнув его со всех сторон, чтобы не было ни щелочки, через которую мог проникнуть враг и вскоре уснула.
На следующий день, во время завтрака, я умудрилась стащить столовый нож, который мне принесли, чтобы намазывать масло на хлеб. Я спрятала его под подушку и ждала удобного момента, когда все уйдут, чтобы обследовать зеркала. Хочу сказать, что в нашем особняке было такое огромное количество зеркал, что мне предстояла большая работа.
Со свойственным мне упорством я начала постепенное обследование зеркальных рам. Вернувшись в зал, где уже побывала ночью, я решительно направилась к первому зеркалу и оттянула его от стены. Обнаружив щель в раме, просунула туда нож и расширила её. Стала заглядывать внутрь, громко сопя носом. Тонкий луч света проникал за раму, но присмотревшись, я ничего там не обнаружила. То же произошло и с другими зеркалами. Здесь в зале, письма не было.
Услышав чьи-то шаги, направлявшиеся к детской, быстро шлепая босыми ногами, я побежала в комнату и едва успела запрыгнуть в кровать, как в комнату вошла служанка и стала разыскивать нож, пропавший за завтраком. Она сокрушалась, что хозяйка спросит с неё и вычтет из жалования за этот дорогой серебряный нож. Но я не поддалась жалости, потому что у меня появилась цель. Потом, когда я найду письмо, то непременно верну нож. Тихонько положу где-нибудь и всё.
В исследовательском угаре прошло некоторое время, пока я не осмотрела все зеркала. Нигде ничего не обнаружилось, за исключением того, что за одной рамой лежал клочок бумаги, на котором были какие-то расчёты грифельным карандашом. Но надо было видеть меня, когда я обнаружила этот листок! Я даже задрожала, и это был знак, что мною овладела настоящая мания.
Оставался старинный туалетный столик с зеркалом в маменькиной спальне. За ним я безуспешно охотилась в течение двух недель, потому что всё время кто-то мешал, а потом решила оставить эту затею на время.
После моего окончательного выздоровления я снова потребовала к себе учителя танцев, уже обрадовавшегося было оттого, что так удачно избавился от меня.
Швед вернулся, раздраженный моей недетской настойчивостью, и продолжил уроки, ничуть не собираясь делать мне послаблений после болезни. Может быть именно благодаря этому, я восстановилась очень быстро.
А через некоторое время меня взяли в школу балета, где я познала мучительные боли в ногах, растертых до крови, жёсткую муштру, зависть к первым успехам, ненависть, и даже драки между воспитанницами.
Я жила там, на полном пансионе, и каждый раз, когда родители навещали меня, боролась между желанием закричать им вслед: «Заберите меня отсюда!» и страхом, что они ответят: «Ты же сама этого хотела, вот и сиди тут теперь!».
Могу только добавить, что за это время я умудрилась осмотреть все зеркала в училище и даже в личных комнатах преподавателей. Пару раз меня чуть не поймали, но я научилась так виртуозно вскрывать рамы зеркал, что это занимало у меня какие-то минуты. Не всегда удавалось поставить раму точно на прежнее место, и тогда зеркала падали и разбивались при малейшем движении ветра или от стука двери, вызывая трагический шок у окружающих, воспринимающих это, как дурную примету.
Не буду углубляться в подробности этих лет моей жизни, наполненной отработками бесконечных арабесок, батманов и плие. Всё это уже было описано в мемуарах моих современниц-балерин.
Я была упорна, как дьявол, и всё-таки дождалась, когда поседевший за эти годы Швед, после выпускных экзаменационных выступлений подошёл ко мне и, наклонив голову, сказал: «Ну что ж, девошка моя, ты достойна несомненной похвалы. Я беру все свои скептические слова назад. Буду рад и дальше с тобой работать!». Это были слова, заставившие меня лететь домой, как на крыльях.
Потом была работа в кордебалете. Второстепенные роли, но рядом с самыми прославленными мастерами. И вот уже – первые сольные номера, во время которых я отдавалась танцу полностью, и с такой страстью, что потом меня даже отливали водой. Появились первые поклонники. И однажды я даже получила в подарок восхитительной красоты перстень от неизвестного воздыхателя, как я предполагала, из императорской семьи, (перстень с большим голубым сапфиром и бриллиантами украшал двуглавый орёл).
Казалось, что впереди меня ожидает только блестящее будущее. Я уже видела себя, не то, чтобы затмевающей остальных звёзд балета, но горящей своим особым ярким светом, балериной.
К сожалению, мир в котором я жила, не имел ничего общего с миром, в котором жила вся страна. Мир перевалил в двадцатый век, который встречали грандиозными праздниками, фейерверками и балетными премьерами. Новый век – новое искусство! Я была в центре театральной жизни и в самом расцвете сил.
Революция 1905 года прошла для меня незаметно. Мне было двадцать пять лет. Прекрасный возраст, полный любовных побед и разочарований.
Я продолжала свои занятия, выступления, не слушая увещеваний родителей, которые, видя, как идут дела в России, решили эмигрировать в Германию, где жили наши родственники по линии отца.
Упиваясь мимолётным счастьем очередного романа, я была столь легкомысленна и жестокосердна, что практически не заметила их отъезда. Предостережения моих родных я пропускала мимо ушей, считая, что глупо бежать из собственной страны подобно зайцам. Я была уверена – скоро волнения в России затихнут и всё вернётся на круги своя.
Жалованье в театре было маленьким, но я даже не замечала этого. Мой тогдашний поклонник, князь, был достаточно богат, чтобы я ни в чём себе не отказывала. Но я его не любила. Я вообще никого не любила по-настоящему, не считая того молодого человека, который заблудился и попал в имение моей бабушки семь или восемь лет назад. С тех пор я его больше не видела, хотя и наводила справки, навсегда запомнив его имя. Я узнала, что сначала он учился за границей, а потом стал дипломатом и сейчас был где-то на краю света, даже не подозревая о том, что его любит красивая, молодая танцовщица.
Однажды, будучи в гостях у маменькиной подруги, я смотрела альбом с фотографиями, которые хозяйка любезно предоставила нам, терпеливо и подробно рассказывая о каждой запечатленной персоне. С трудом сдерживая зевоту, я рассматривала навсегда застывшие постные лица, как вдруг на одном фото увидела того молодого человека. Он необычайно вырос с тех пор и окреп, возмужал и выглядел очень благородно. Рядом с ним стояла маленькая молодая женщина в огромной шляпе, скрывающей лицо. Объяснять нам кто это, хозяйка не стала. Но когда она почти было перевернула лист, я остановила её руку и указывая на молодого мужчину, спросила:
– Простите, кто этот человек? Его лицо кажется мне знакомым…
– Ах, милочка, это жених моей племянницы! Вы не можете его знать, скорее всего, он похож на кого-то из ваших знакомых. Он дипломат и сейчас находится в Иране. Не правда ли – он настоящий великан? Моя племянница – поэтесса и уже довольно известная в Европе. Многие издательства ищут с ней контракта. Честно говоря, я не понимаю её стихов. Они полны сплина… – и она перевернула лист.
